После долгих дней. Светлана Еремеева

писали Гюго, Теофиль Готье, Бодлер, Рембо, для Александра эти древние божества были связаны с современностью, с его историей, с его личным временем. Вся его жизнь была посвящена шумерской рукописи и мечте – найти в мухафазе Багдада исчезнувший город Меде.

      С первого семинара Павел Черняков, как только услышал фамилию Телищева, возненавидел Александра. Все зло, вся губительная сила сконцентрировались для Павла в образах вернувшихся эмигрантов, подтачивающих тот мир, в котором он жил когда-то. Андрей Телищев был одним из этих ненавистных «возвращенцев», под звучные монологи которого тихо, но стремительно рушилась советская цитадель. Несмотря на то что Александр был другим человеком, погруженным в дебри археологии, явно далеким от идеалов своего отца, Черняков видел в нем лишь сына автора «Эмигрантов первой волны» и «Вчерашней России». Сначала сдержанно, затем все чаще и более открыто он стал выражать свое мнение по поводу необоснованного, с его точки зрения, внимания к столь юному ученому. Проходят десятилетия каторжного труда, прежде чем археолог становится археологом, а молодой Телищев, еще не успев выпорхнуть из студенческого гнезда, уже метит в мэтры, в корифеи, в Вулли и Шлиманы. Многие из коллег поддерживали Чернякова и пытались влиять на старика Пиоша, убеждая его в некоторой авантюрности выбора начальника экспедиции в Центральный Ирак, тем более в такое сложное время, когда Ирак находится под санкциями и выбить разрешение на проведение раскопок было крайне сложно. Никто не решался говорить об Александре как о слабом ученом, делались намеки лишь на его возраст, но Пиош стоял на своем, убеждая оппонентов неопровержимыми фактами удачи Александра, наличием у него острого ума, таланта к переводу с древнешумерского, а главное, невероятного чутья на сенсации, не на простые артефакты, а на бомбу, которая способна взорвать мир археологии.

      Александр старался не предавать значения нападкам со стороны Чернякова, поначалу даже он был уверен, что ученый осуждает его за отсутствие опыта, за какие-то пробелы в знаниях, но со временем понял, что ненависть русского была личностной, связанной даже не с ним самим, а с его отцом. То и дело Черняков с возмущением высказывался в присутствии Александра о творчестве Андрея Телищева. То стиль ему казался грубым, то он находил исторические ошибки, несоответствия в датировках, то выражал несогласие с общей концепцией большинства его книг, да и вообще с эстетикой его произведений. Черняков считал, что общий пафос книг Телищева бессмысленный, ибо то, к чему призывал потомок аристократического рода и горячий монархист, было в принципе невозможным в новой России. Если бы до революции Телищевы жили в Латвии или Литве, то они еще могли бы надеяться на реституцию утраченного имущества, но в новой России не было возврата к монархическим идеалам, скорее это был реванш НЭПа времен Ленина и Троцкого. Идеи Телищева он называл утопическими, а исторические экскурсы писателя находил дилетантскими. Хотя Александр не был поклонником творчества