Близится утро. Сергей Лукьяненко

согрела, крыса подземная? Небось шлюха была дешевая…

      Опасное дело – злить своего тюремщика. Уж тем более так злить! Но надсмотрщик и тут не отреагировал, лишь челюсти сжал, да движения стали резкими.

      Впрочем, не на него мои оскорбления рассчитаны…

      – Душегуб! – злобно крикнул мальчишка. – Моя мать достойная женщина! Моя мать в монастыре живет!

      Я захохотал.

      – Так ты не от простой шлюхи дитё прижил, а от монашки? Молодец, молодец!

      От порывистого движения надсмотрщика хлеб разломился и крошками просыпался вниз. Монах молча сгреб глупого отпрыска и потащил прочь.

      Прекрасно!

      – Теперь буду знать, куда проштрафившихся монахов да их ублюдков ссылают! – радостно крикнул я вслед. – Аскет! А правда, что невесты Искупителя в постели особенно сладкие и страстные? Расскажи, как она тебя ласкала?

      Грохот закрываемой двери – бежали они по коридору, что ли?

      Подобрав яблоко, я вернулся на свое опилочное ложе. Усмехнулся, подбрасывая в руке твердый, тяжелый плод.

      Вкусное, наверное.

      От греха подальше я закопал яблоко в труху и улегся спать с чувством полного удовлетворения. Словно праведник, утешивший в два раза больше вдов и сироток, чем обычно.

      Прошло два дня – если меня и впрямь кормили раз в сутки. Порции уже не казались мне такими щедрыми, как раньше, хотя надо отдать должное – надзиратель рацион не уменьшил. Суровый человек, твердый, даром, что глаза у него неживые. К сожалению, приходил он теперь без сына, и насмешки приходилось отпускать лишь в его адрес. Я интересовался, как он замаливал свой грех, не оскопился ли после проступка, и вообще, произнес больше гадостей, чем за всю прошедшую жизнь. Но надзирателя, похоже, пронять было ничем невозможно. Он не отвечал, без лишней суеты пропихивал еду и уходил, оставляя меня во тьме.

      На третий день мне повезло.

      Я задремал и проснулся от того, что рядом с моим роскошным ложем что-то шлепнулось. Поднял голову и встретил ненавидящий взгляд сына надсмотрщика.

      Все-таки выдрессировал его монах! Пацан не попытался лишить меня пайка, он лишь кинул в меня картошкой.

      – А, байстрюк… – поприветствовал я его, садясь на опилках. – Что, ты даже кидаться не умеешь?

      Следующая картофелина упала ближе. Я лениво пнул ее ногой и сказал:

      – Ты, видать, руками привык всякие гадости делать, вот и отсыхают с молодости…

      Пацан молчал, тщетно пытаясь придать лицу такую же твердость, как у отца. Потом достал кусок соленой селедки – как же она мне надоела! Смачно плюнул на него и бросил через решетку.

      – Водичка есть, отмою, – сообщил я с улыбкой. – Ублюдок клешерукий.

      Удачное оказалось словцо! Обидное.

      Пацан достал третью картофелину, которой вроде как и не положено было быть в пайке. Попытался примериться сквозь узкие дырки решетки. Я захохотал.

      И тогда мальчишка достал связку ключей, злорадно улыбнулся и стал отпирать замок.

      У меня чуть челюсть не отвисла от