Ласточкино гнездо. Валерия Вербинина

м.

      – Нет, нет, нет! – взволнованно закричал плечистый брюнет, подбегая к странному господину и еще более странной барышне, которая ничуть не испугалась вида оружия, которое, судя по всему, собирались обратить против нее. – Все не так!

      Это была любимая фраза режиссера Винтера, и, услышав ее, члены съемочной группы заулыбались.

      – Лёка! Побольше серьезности, ну что вы, в самом деле? Это важнейшая сцена, поймите, важнейшая! Финал первой серии… Эндрю, тьфу, Андрей! Решительней надо, понимаете? Вы же убеждены, что девушка, которая вам нравится, участвовала в убийстве вашего отца…

      Он сыпал словами, жестикулировал, даже показал актеру Андрею Еремину, как именно надо держать револьвер:

      – Чтобы все зрители ахнули! Чтобы они с нетерпением ждали выхода второй серии… Понимаете? Чтобы они гадали, убьете вы ее или нет…

      Солнце припекало нещадно.

      Рубашка Винтера была вся в пятнах от пота. Оператор Эдмунд Адамович Нольде, франт и щеголь, всегда ходивший в безупречном костюме-тройке, и тот вынужден был разоблачиться и дошел до того, что снял пиджак и ослабил галстук.

      Члены съемочной группы пытались спрятаться в тень, но ее было мало и хватало лишь для того, чтобы поставить несколько стульев.

      Сидя на одном из них, комик Федя Лавочкин вяло обмахивался номером газеты «Известия» и, судя по утомленному выражению его круглого лица, давно исчерпал запас своих и чужих острот. Возле него Володя Голлербах, который играл в картине роль главного героя, уже несколько минут допивал квас, всячески оттягивая тот момент, когда в кружке наконец покажется дно.

      Третьим стулом не без труда завладел немолодой гример Пирожков. Он сидел, поставив рядом с собой чемоданчик с принадлежностями своего ремесла, и терпеливо ждал, когда режиссер наконец закончит репетировать и велит гримировать актеров.

      В павильоне, конечно, все были бы уже давно загримированы, но при такой жаре, которая стояла сейчас, тон неизбежно начинал расплываться, его приходилось подправлять, и, выведенный из себя, Винтер приказал, чтобы на натуре актеров гримировали непосредственно перед съемкой.

      – И когда все это закончится? – пробормотал себе под нос реквизитор Щелкунов и тяжело вздохнул. – У нормальных людей, небось, уже обед по расписанию, не то что у нас…

      Те из съемочной группы, кому не хватило стульев, сгрудились за спинами сидящих, ловя блаженные островки и клочки тени.

      У аппарата оставались только Эдмунд Адамович, его помощник Саша Деревянко с дощечкой – предшественницей современной хлопушки, на которой тогда отмечали всего лишь номер снимаемого кадра[1], ассистент режиссера Петр Светляков с грудой папок и нервничающий помреж Вася Харитонов, который застыл с мегафоном в руках.

      В те времена в кино делали четкое различие между ассистентом режиссера и помощником.

      Ассистент считался кем-то вроде второго режиссера и полноправного коллеги, а помощник воспринимался исключительно как мальчик на побегушках.

      Но вовсе не сознание собственной незначительности в киношной иерархии сейчас терзало Васю.

      Лёка была его девушкой, она недавно дебютировала в кино и воспринимала все происходящее недостаточно серьезно, что лишний раз доказывал ее заливистый смех на репетиции драматической сцены.

      А Борис Винтер, как все знали, обладал вспыльчивым характером.

      Вася с тревогой замечал, что Лёка плохо понимает, куда именно она попала.

      Господи, ведь это же такой шанс – получить даже второстепенную роль в фильме, которой[2] суждено стать боевиком и которая уже сейчас вызывает такой интерес.

      Помреж оглянулся на цепь милиционеров в белом, которые в нескольких десятках метров от него сдерживали толпу местных жителей и туристов, пришедших посмотреть на съемки.

      И ладно зеваки, но ведь уже вовсю гуляют слухи о том, что грядущая фильма заинтересовала и немецких прокатчиков, и французов, и англичан, и…

      – Эдмунд Адамович, вы позволите? – Вперед выступил импозантный Сергей Беляев, фотограф, командированный на съемки местной студией. – Сделаю-ка я ваше фото для прессы, пока солнце не ушло…

      – Куда оно уйдет, – проворчал Нольде, поправив галстук и надевая пиджак. Подумав, он снял с головы белую кепку, которую не любил, но был вынужден носить здесь, чтобы не получить солнечный удар. – На небе ни облачка…

      Фотограф, возившийся со своим аппаратом, усмехнулся.

      – Сразу же видно, что вы недавно в Ялте… Тут никто ничего гарантировать не может. Вспомните хотя бы недавнее землетрясение…

      Но вспоминать о том, что 26 июня Ялту, а вместе с ней и весь полуостров порядочно тряхнуло, Нольде не хотел. Как назло, он ухитрился накануне отравиться чем-то несвежим, и Винтер был вынужден в тот день отменить съемки.

      – Нет, ну ты не мог отравиться когда-нибудь в другое время, а? – бушевал Борис после того, как землетрясение окончилось. – Из-за тебя мы упустили такие кадры!

      – Простите,

1

Кадр – в данном случае отрезок эпизода между двумя монтажными склейками.

2

В 20-е годы слово «фильм» употреблялось почти исключительно в женском роде.