Дом на краю света. Майкл Каннингем

А этот, по-моему, может и украсть, и бог знает что еще сделать. Понимаешь, я испугалась, что Джонатан тоже изменится: начнутся девочки, машины, невесть что еще.

      – Конечно, начнутся, бабуся, – отозвался Нед и уютно забрался под одеяло.

      Я понимаю, какое кино крутилось сейчас у него в голове – веселая комедия из жизни тинейджеров: безобидные развлечения, первые свидания, друзья хиппи и т. д. и т. п. Возможно, он прав. Но мне такой беззаботный подход был недоступен. Я не могла объяснить ему, как меняется восприятие, если это не фантазии, а твой ежедневный, ежечасный опыт. Попытайся я что-нибудь сказать, тут же оказалась бы в роли беспокойной клуши с атрофированным чувством юмора.

      – Ты не против, если я потушу свет? – спросил он. – Или хочешь еще почитать?

      – Нет. Туши.

      Мы легли рядышком и некоторое время молча дышали в темноте. Казалось бы, у нас не должно быть проблем с темами для разговора. Но, возможно, самым главным открытием в области семейной жизни стала для меня ее непреходящая формальность, и это при том что телесные привычки другого известны тебе лучше своих собственных. Однако за исключением обремененности этим знанием мы ничем не отличались от просто мужчины и женщины на очередном свидании, проходящем к тому же не слишком успешно.

      – Я сегодня приготовила цыпленка с эстрагоном, – сказала я. – Ты бы видел, как он на него набросился. Как будто неделю не ел.

      – Ты о друге?

      – Да.

      – Как его зовут?

      – Бобби.

      На улице громко мяукнула соседская кошка. После смерти мисс Хайдеггер ее дом последовательно переходил к трем разным семьям, отличительными особенностями которых было невероятное количество недокормленных собак и кошек и склонность к внезапным отъездам. Наш район явно хирел.

      – Нед!

      – Угу?

      – Я сильно постарела?

      – Больше шестнадцати тебе не дашь, – сказал он.

      – Мне давным-давно не шестнадцать.

      Тридцать четыре! Когда-то казалось, что это уже старость! Сейчас вообще ничего не кажется. Однако мой сын скоро будет бриться. Он начнет от меня что-то скрывать, куда-то уезжать на машине…

      Я не знала, как объяснить Неду, чтобы он понял мои чувства: я перестаю играть главную роль в этой пьесе. Я не могла сказать этого прямо, буквально такими словами. Они не пробились бы сквозь домашний воздух нашей спальни.

      – Что такое тридцать четыре, малыш?! – сказал он. – Ты посмотри, с кем разговариваешь. Я уж и не помню, когда мне было тридцать четыре.

      – Да… извини. Все это пустая болтовня.

      Я протянула руку и погладила его грудь под одеялом. Его кожа опять покрылась мурашками. Он не привык к таким знакам внимания с моей стороны.

      – Ты великолепно выглядишь, – сказал он. – Ты в самом расцвете сил.

      – Нед!

      – Мм?

      – Я правда тебя люблю. Господи, как давно я этого не говорила!

      – Я тебя тоже очень люблю, малыш.

      Я провела пальцем по его руке – вниз от плеча к запястью.

      – Я сегодня сентиментальная, – сказала я. –