Герой империи. Битва за время. Александр Михайловский

стеклышками пенсне, – и боюсь, что не последний. Одним нашим, так сказать, товарищам, затаившимся троцкистам, все, что ты делал или только собираешься делать – как ржавым серпом по причиндалам. Другие хотели бы того самого коллегиального управления, чтобы их голос при принятии решений тоже что-нибудь значил. Третьих просто раздражает частое упоминание твоего имени: товарищ Сталин туда, товарищ Сталин сюда, товарищ Сталин великий, товарищ Сталин непогрешимый, товарищ Сталин вождь советского народа и лучший друг советских физкультурников. Четвертые – маленькие Бонапартики, ничуть не против централизации управления, но во главе будущей Мировой Советской Республики они видят только себя и никого иного. И это притом, что им нельзя доверить в управление не только Великую Страну, но и какой-нибудь подмосковный колхоз… Сейчас вся эта кодла напугана тем, что она натворила, и в меру сил и возможности стремится все исправить, ведь и Гитлер для них тоже совсем не добрый дядюшка. Все они не так рассчитали, и Красная армия оказалась не такой сильной, как они думали, и немцы оказались слишком прыткими…

      – Все это не важно, Лаврентий, – раздраженным тоном прервал вождь своего верного соратника, – в мотивах этих мерзавцев пусть разбираются историки, если этот заговор вообще станет достоянием гласности, что совсем не факт. Сейчас мне интересно другое. Как вообще такое могло произойти, что у нас в партии на самом верху оказались люди, которые свои личные аппаратные игры поставили выше интересов советской страны и мирового коммунистического движения? Сколько у нас в ЦК таких как ты или я, ради дела готовых работать по шестнадцать часов в сутки, забыв про сон, про еду, про семью и нормальную жизнь? Единицы, Лаврентий, единицы, а остальные воспринимают страну, которую мы с тобой, не жалея жил, тянем наверх, как свою личную кормушку. О деле они вспомнят только тогда, когда земля начнет уходить у них прямо из-под ног. Чего молчишь, Лаврентий, не знаешь, что сказать?

      – Действительно не знаю, Коба, – развел руками Берия, – никаких сигналов на этих товарищей нам прежде не поступало…

      – Послушай, – хмыкнул Сталин, не спеша набивающий трубку табаком из раскрошенной папиросы, – какой же дурак будет тебе сигнализировать на члена ЦК, первого секретаря Компартии Украины… и прочая, прочая, прочая? Маленького человека он просто раздавит как клопа, а серьезные люди и сами такие же, только калибром поменьше, и также мечтают забраться на самый верх. Да и остальные участники этого, гм, шабаша ничуть не лучше. Они все вместе и представляют тут власть, а товарищ Сталин тут только так, для виду, потому что никто из этих не хочет брать на себя персональную ответственность. И что из этого следует? А следует то, что наш новый мир, который мы начали строить вместе с Ильичом в октябре семнадцатого, вдруг оказался построен на зыбком песке. Что люди, которых мы считали надежными товарищами, на плечи которых можно возложить серьезное дело, оказались ни к чему не годными, и даже, хуже того, из своих узкоэгоистических интересов