Лени Фэнгер из Небельфельда. Марта Шарлай

год видятся на кладбище или случайно в городе. Он не избегает Лени, но и жажды видеть её у него нет. И зачем бы. Говорить Бруно – почти не говорит. Она и не спрашивает ни о чём.

      В прошлом году Лени столкнулась с Бруно в воротах кладбища, когда он уже уходил, и пошла рядом с ним – молча – до самой железнодорожной станции. Шла, прикрыв глаза, держа Бруно под руку, а когда он грубовато отодвинулся от Лени на перроне, она только и сказала: «Не понимаю я вашего Парижа – что вы находите в нём? Нет городов лучше Небельфельда. Леон тоже так считает». Она стояла, растерянная, пока поезд вместе с Бруно не скрылся из виду. Потом тащилась домой по вечернему городу, заглядывая в витрины магазинов и кафе. Застыла у одной кондитерской – такими пирожными кормил её, четырёхлетнюю, Леон, когда они только прибыли в Небельфельд. А мама говорила: «Не стоит, Леон, слишком сладко».

      «С вами всё в порядке, фрёйлейн? – спросил внезапно появившийся полицейский. – Не лучше ли пойти домой: такой дождь… Могу проводить… Или позвонить кому-нибудь?» Лени ответила: там нет связи… – и поплелась по нескончаемой Иоганнштрассе. А потом, уже во дворе, раскачивалась на качелях, вглядываясь в темноту окна Леона, вслушиваясь в скрип несмазанного механизма.

      «День без тебя казался ночью мне, а день я видел по ночам во сне», – повторяет она – и: «Каждый день? правда? до сих пор?» Бруно в своём духе: «Что ты можешь об этом знать?» – «Всё!» Она делает паузу. «Всё! Я имею на него прав больше! В нас одна кровь!» Бруно цинично усмехается: «Нашла благо…» Но вдруг берёт Лени за руку – «Пошли выпьем». – И через паузу добавляет: «Жаль, что ты не брат-близнец Леона».

      В кафе Бруно заказывает бутылку бордо. Он не пьёт других вин – привычка, воспитанная Парижем. Они сидят друг против друга. Чужие. Бруно пристально смотрит на Лени. «Ты с годами становишься на него всё больше похожа, – говорит. – Надеюсь, будешь счастливее и проживёшь дольше. Главное не делать глупостей, понимаешь? Не всё правда. Всё неправда. Всё тебе лжёт. Даже твоё отражение». Лени не хочет слушать Бруно. Она и сама знает, что похожа на Леона, хотя ростом не вышла и волосы её светлые.

      Бруно выпивает бóльшую часть бутылки, в то время как Лени едва пригубила и держит бокал в руке. Бруно говорит: «Он так же смотрел – вот как ты сейчас… Не то обвиняет, не то сожалеет… А мне что делать – гадать на ромашке?..» И вдруг смеётся. Она думает: это уже было, он так смеялся, и пальцы мои немели.

      Ещё через четверть часа, которые они проводят в молчании и разглядывании друг друга исподтишка, пытаясь найти друг в друге след, озарение от Леона, Бруно резко бросает: «Мне пора». Целует Лени в щёку, пожимает – совсем как Леон когда-то – ей руку и уходит.

      Лени, оглушённая: не шевелясь, не моргая, без единой мысли в голове, – вся погружена в ощущение этого рукопожатия. Кёльнер спрашивает, всё ли в порядке, Бруно спешит его заверить: «Да, спасибо» – и выходит вон.

      На последнем автобусе Лени едет, едет по Небельфельду, бесконечно долго.

      А если Леон откроет дверь?.. Вдруг всё неправда? Все эти пять лет? Все эти пять