Черный свет. Ирина Сергеевна Родионова

телефон. Дотянувшись до него трясущимися, ледяными от температуры пальцами, она увидела высветившееся «Номер неизвестен» и поняла, что ничего хорошего ожидать не стоит.

      – Ольга? – плюнул хрипло телефон, и девушка кивнула, закрыв глаза. И только спустя пару мгновений, опомнившись, бросила равнодушно:

      – Да. Кто это?

      – Твой гроб на колесиках. Слушай сюда, потаскуха, серьезные люди так просто не прощают, ходи теперь и оглядывайся....

      Девушка молча сбросила вызов, отключила звук на телефоне и убрала его подальше от себя, как извивающегося, влажного червя. Удивить или испугать ее сегодня чем-то уже было трудно. Слишком трудно.

      Отчаяние было похоже на черную густую слизь, скопившуюся внутри, и Ольге отчаянно захотелось кричать – от всего, что окружало ее, от равнодушных и поверхностных коллег, от несправедливости и увольнения простых и храбрых Никит, от убивших себя на глазах маленьких дочек девушек…

      Ей захотелось поговорить с той маленькой девочкой, которую полицейский уберег от последнего шага во тьму, которую всему остальному предпочла ее собственная мать. Рассказать о том, что не все вокруг так, и что после этого можно жить…

      Можно. Вот только как? Она всегда была слишком стеснительной, слишком испуганной, слишком слабой, и сейчас выдерживать каждый взваленный на спину груз становилось все сложнее и сложнее, с каждым днем образ мамы всплывал все чаще, рвал душу все сильнее, и Ольга уже не знала, откуда черпать сил, чтобы справляться со всем этим.

      Чайник посвистывал, кран капал барабанящими каплями прямо по голове, а девушка все терла воспаленные глаза и бледные щеки, отводя еще влажные, неровно прокрашенные черные пряди. Одиночество пожирало ее, как старый забытый хлам на чердаке.

      Впрочем, этим хламом она, по сути, и была.

      Чайник взвивался дымным паром в воздух, но Ольга уже не ощущала ни свиста, ни горячей пульсации кислорода совсем рядом. Она вспоминала родных и отчаянно пыталась забыть сегодняшний день. Когда резь внутри стала совсем невыносимой, она вдруг улыбнулась, легко, спокойно и просто.

      Перед глазами застыло раскинувшееся тело под покрывалом и отброшенная материнская рука, все еще теплая от горячей воды, но стремительно остывающая в полутемной комнате, рыхлая на ощупь, от которой ее детские пальчики пришлось отрывать почти с кожей. Губы кололо, и Ольга приложила к ним пальцы, баюкая внутри совершенно отчаянную и крайнюю меру, которую ее организм, не спавший вторые сутки, смешанный с грязью из лужи на дороге и кровью у ног от разбитой чужой головы, сейчас считал главным и самым нужным преимуществом. Смертельно усталая, только приняв это решение она наконец почувствовала, что сможет найти выход из клетки, в которую сама себя загнала. В пустой, отчаянно черной клетке, где в нее некому было даже ткнуть пальцем.

      Клетки, из которой вела только одна дверца. Дверца в никуда.

      Привстав на носочках, она дернула створку окна и распахнула