Обмани меня. Татьяна Горьковская

притворное сочувствие окружающих. – А теперь прошу покинуть мой дом, иначе у вас может появиться изжога от изобилия проявленного сострадания за столом.

      Спокойно задвинув свой стул, я с такой же холодной расчётливостью покинула душную гостиную, оставляя за собой возмущённый шёпот и призывающий голос Оливии, говоривший о понимании моего поведения. Все они были удивлены моим грубым поведением не меньше, чем я сама. Всю свою жизнь я старалась никогда не попадать под власть внутренних обид или злости, ведь без злости жизнь куда легче. Но сейчас всё иначе. Это единственные чувства, которые больше ничем и никем мне заменить. И в данный момент, после несвойственного мне грубого поведения, всё, что я хотела, – это побыть одной. Запереться наедине со своей душой в комнате и никого не впускать, пока раздирающая боль сама не попросит помощи. Андрей успел схватить меня за руку около спальни.

      – Зачем ты так? – воскликнул он. – Наши семьи любили её так же, как и мы с тобой, – проговорил он с горечью, не выпуская моей бледной руки.

      Я избегала его взгляда.

      – В том-то и проблема, что они могут только представить чувства, а не проникнуться ими. Воображение уступает реальности.

      – Но именно в этом и есть суть сострадания, – проговорил он сдавленным голосом, – разделять его с близкими для того, чтобы распределить душевный гнёт частями, тем самым облегчая скорбь.

      Немного подумав над словами Андрея, я неуверенно подняла голову и посмотрела в его глаза. Увидев перед собой слишком родные для раненой памяти глаза, я задохнулась от вспышки боли.

      – Нет, – сказала я, вырывая вдруг похолодевшую руку и тяжело дыша. – Сострадание – это маска, хорошо скрываемое истинное чувство – облегчение.

      Не дав Андрею возможности продолжить разговор, я резко закрыла перед ним дверь спальни, повернув ключ в дверной ручке. Прислушавшись к звукам равномерного постукивания удаляющихся шагов Андрея, я поняла, что осталась одна. Я знала, что поступаю неправильно по отношению к нему. Смерть нашей дочери мы должны переживать вместе, утешая горе в родных объятиях другу друга, потому что её потеря касается только нас двоих. Но, возможно, в этом и кроется сложность утешения. Мы слишком хорошо знакомы с той, кто причинил нам боль. Общие счастливые моменты могут убить, если их потерять. Память оголяет воспоминания вне зависимости от твоего желания. Упав на кровать и свернувшись калачиком, я выпускала накопившиеся обиды по порядку, содрогаясь слезами от немых криков: на друзей, на близких, на судьбу и… на Эльзу.

      На следующий день после несложившихся похорон я вышла на работу, несмотря на то что Ольга Владиславовна, главврач нашей больницы, настаивала на необходимом отпуске, состоящего в таких случаях из пяти дней по трудовому законодательству. Ольга Владиславовна хорошо ко мне относилась и поэтому была готова предоставить больше времени для скорби, но также придерживаясь системы ограничения времени для горя в срок до двух недель, вместо положенных пяти дней. Разве можно заставить замолчать