Коктебельская галька. Рассказы. Амаяк Тер-Абрамянц

день Помпеи», репродукцию которой видел в книжном магазине. Я будто приблизился к гибельному краю пропасти, из которой веяло холодом и туманом, НИЧЕМ! Я долго не мог заснуть, решая извечный русский вопрос «Что делать?». Всё думал и думал и, наконец, гениально придумал: нет, я никому не скажу о маминых словах, я её перевоспитаю! И, почувствовав себя счастливым, я крепко заснул. Я больше не был предателем! И я мог любить маму!

      Коктебель

      Первый мой опыт переноса жизненных событий на бумагу случился, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Мы с мамой летом уехали в мои летние каникулы на юг и оказались в чудесном, поразившем нас своей живописностью уголке Крыма, в Коктебеле, который в то советское время чаще назывался Планерское. Мама с боем пробила место в пансионате, где нам выделили номер. Здесь я вновь увидел море, по которому скучал все четыре года, прошедшие после нашего отбытия из Таллина. Семипалатинск, Луганск и подмосковный Подольск, где мы осели, не производили на меня большого впечатления, много проигрывая при сравнении с Таллином, который отпечатался в сознании, как чудесный сон.

      По сравнению с хмурым индустриальным Подольском, контраст был колоссальный. Планерское казалось другим миром, уже несколько пересекающимся с миром приключенческих книг, которые я в то время начал глотать. Живописные три горы справа посёлка – начало крымской Яйлы, причудливая форма вторгающегося в море Кара-Дага, за ним круглая, покрытая курчавым зелёным лесом гора с большой квадратной скалистой проплешиной, и далее от моря изящный скалистый пик Сюрю Кая. К северу от посёлка – степь, слева – горы-холмы с вторгающейся длинной плоской горой в море, которая получила своё название «Планерная» из-за проводящихся на ней соревнований планеристов (говорили, что там особые ветровые потоки).

      На территории пансионата был субтропический парк с зонтичными пальмами, где свободно разгуливали удивительные птицы – павлины с хвостами, длинные перья которых, оттороченные зелёной бахромой, заканчивались синим глазом в золотой кайме. Уголок Пушкина, где на берегу пруда красовались герои его сказок из гипса: Голова, витязи, царевна лебедь и т. д. Был там так называемый уголок Дурова – клетки с забавными хомячками, морскими свинками и смешной обезьянкой по прозвищу Яшка. Но главное, конечно, море – синее, яркое, праздничное, непохожее на прохладную Балтику с приглушенно нежными красками, особой суровой, северной поэзией. И в этом море можно было много купаться, не замерзая! Мы с мамой восторгались здешней природой, и она сказала: «А ты заведи дневник и записывай всё, что видел!» Знала бы она, во что выльется такое начало, возможно, и воздержалась бы от такого совета! Писательство всегда казалось ей делом опасным и не стоящим. Тем не менее, появились толстая общая тетрадь в сиреневом кожаном переплёте и чистыми сероватыми страницами в клетку, при взгляде на которые меня сразу посетило графоманское чувство, сгубившее не одну