Синкопа. Анатолий Головков

торона,

      колкая как опилки,

      сон,

               западня,

                               засада,

      капля из винной бутылки,

      выцеженной со дна.

      В полуреальном мире,

      стёртом в медь пятака,

      помнит сама рука:

      Зориным —

                          три звонка,

      а Рубинштейнам, —

                                      четыре.

      Мне ничего не надо,

      кроме камней и солнца,

      гарусных вымпелов града,

      звонницы под оконцем.

      Можно щенячьим взглядом

      их провожать, пока

      тех, которые рядом,

      не унесет река.

      Пойма вечного лета,

      скомканные берега.

      Полдень,

                   пастель,

                               «Риголетто»

      Немое кино

      1.

      Когда это с нами случилось?

      Сомненье, давленье и смрад,

      на августейшую милость

      закручен лихой маскарад.

      И маску накинув проворно,

      наклеив усы на лицо,

      повторно, повторно, повторно

      снимали с гвоздя ружьецо.

      Крутили в саду граммофоны,

      но дым подбирался к глазам,

      когда в кабаках солдафоны

      потягивали нарзан.

      Свобода речей и собраний,

      листовок, газет, грабежей,

      еще далеко до восстаний,

      но близко до длинных ножей.

      В Тифлисе школяр на коленях

      усердно молитву творил.

      Знаменье комет и затмений,

      пугаясь, народ говорил.

      Стреляли в монарха красиво,

      точили штыки и клинки,

      И пили легальное пиво

      в Швейцарии большевики.

      2.

      Век прожит наотмашь, на вырост,

      какой, не заметил никто.

      Полковники в летнюю сырость

      меняли шинель на пальто,

      мятежную длили погодку,

      прогулку с напалмом в Кабул,

      живую посольскую водку,

      кровавый гвардейский загул.

      У них ничего не случилось.

      И шансы, как гильзы, равны.

      Кто загодя сдался на милость,

      отпущены и прощены.

      Случилось, случилось, случилось!

      Пророка в отечестве нет.

      Утопия не получилась,

      оставлен последний завет,

      непрочный, как мост под ногами,

      он в памяти вечно храним

      судьбой и двумя берегами,

      где мы в ожиданье стоим.

      «Твой ангел перекурит во дворе…»

      Памяти Алексея Германа

      Твой ангел перекурит во дворе,

      вздохнет, переоформит документы,

      в дымящемся, горбатом феврале,

      не выдержав, взорвутся киноленты,

      и полетят  над Питером вослед

      гармони, крепдешину, клочьям пара,

      растает недописанный сюжет,

      приблизится эскорт из Арканара.

      Ему не ведомы ни зависть и ни страх,

      не коронуют там уже, не строят плахи,

      лишь над повозкою трепещет флаг

      из лоскутов застиранной рубахи.

      «Когда на шелковую нитку…»

      Когда на шелковую нитку

      нанизаны созвездья Шнитке,

      и отражаются рекой,

      звенят аккорды на запястье,

      и лето, краткое как «здрасьте»,

      и на душе один покой.

      Там ты со всеми налегке,

      пока не скрипнет кардиограф,

      как будто ноты кто-то отнял,

      и астра белая в руке…

      «Дни мои, ржавые гвозди и строчки…»

      Дни мои, ржавые гвозди и строчки,

      кильки, обмылки,

      брод водосточный

      в железнодорожной воде,

      далее и везде

      расселены по дворам и общагам

      в милой суконной дали,

      по коридорам,

      где приставляли

      вместо