Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде. Борис Деревенский

Отечества? Опять-таки парижане. Теперь все толкуют о свободе и равенстве, а двери своих домов, которые раньше всегда держали открытыми, нынче запирают на девять замков. Вот и выходит: свобода нужна тем, кто рвётся творить беззаконие.

      – Если я вас правильно поняла, дорогая кузина, – заметила Мария с усмешкой, – парижане не нравятся вам всё же больше, чем бриссотинцы.

      Мадам Бретвиль со вздохом откинулась на спинку стула и швырнула салфетку на стол:

      – Дались же тебе эти бриссотинцы! Что ты всё трещишь мне о них, не переставая? Кто такие бриссотинцы? Это что, народ такой или такое сословие? Нет ни такого народа, ни такого сословия. Это всё случайные люди: не знаю уж, пострадавшие ли, или получившие по заслугам. Сегодня они есть, завтра нет. Ты, голубушка моя, смотри глубже, туда, где корень зла. Туда, откуда исходят все безобразия.

      – Вы говорите о парижанах или о Горе?

      – О какой ещё горе? – нахмурилась мадам Бретвиль. – Впору говорить о пропасти, в которую всё катится.

      – А я вот что слышала на рынке, – подала голос супруга Леклерка. – Не знаю, верить или нет. Поверить страшно, а не поверить – хуже будет…

      – Рассказывай, – милостиво разрешила хозяйка.

      – Говорят, что самый главный из этой Горы… Как его?

      – Марат, – подсказала Мария.

      – Да-да, Марат. Так вот: этот Марат прямо сказал в Собрании[27]: «бретонцы и нормандцы самые ненавистные нам люди на свете». Говорят, что у него уже и списки готовы по всей стране, и количество людей указано, которых нужно истребить: в Ренне – три тысячи, в Бретани – тридцать тысяч, а в нашей Нормандии – триста тысяч. Вот ведь ужас-то какой!

      – Не сомневаюсь, что так оно и есть, чтоб его треснуло! – с готовностью согласилась хозяйка. – Кто он по происхождению: итальянец или сардинец? А сардинцы – всё одно, что арабы. От подобных злодеев всего можно ожидать. В Париже уже всё растащили, расхитили, – вот теперь и зарятся на наше добро. Зря, что ли, думаешь, калиф этот присылал сюда своих скупщиков?

      – Это которых арестовали в мае месяце?

      – Их самых. «Коммерсанты, – говорят, – из Парижа». А под плащами у каждого по пистолету. Нагрянули к Отену, ювелиру: «Как у вас с камушками?» Затем по церквям, по ризницам прошли и всё-всё записывали в книжицу. Золото, стало быть, считали. Один из наших, почтмейстер, улучил момент и заглянул в их карету, а там на стенке буква «М» вышита и под нею скрещённые кинжалы.

      – «Марат»! – воскликнула догадливая мадам Леклерк.

      – Допустим, дорогая кузина, дело было не совсем так, – возразила Мария со смехом. – И по церквям они не ходили, и о карете, и о скрещённых кинжалах я ничего не слыхивала.

      – Ты много чего не слыхивала, голубушка моя, – парировала хозяйка. – Ты и о сардинце-то услышала едва ли не вчера. А я на своём веку слыхала и видала всякое. Поэтому говорю: все бандиты на одно лицо.

      Кухарка убрала пустую посуду и подала вишнёвый компот. На колени мадам Бретвиль,

27

Собрание (l'Assemblée) – так в просторечье называли высший законодательный орган Франции, – сменявшие друг друга Национальное собрание (1789 г.), Учредительное или Конституционное собрание (1789–1791 гг.), Национальное Законодательное собрание (1791–1792 гг.) и Национальный Конвент (1792–1795 гг.).