Фанфарон и Ада (сборник). Георгий Баженов

души…

      Отчего в каждом новом городе вас охватывает тоска?

      И отчего потом, когда вы уезжаете, вам жаль расставаться с ним?

      Отчего везде, где бы вы ни были, останьтесь вы только одни, вас тут же схватит за сердце грусть и печаль, а то и тоска, а то и самое настоящее отчаяние? Отчего так остро ощущается неприкаянность жизни в чужом городе?

      Сначала Петров вышел на набережную: искрящаяся под блёстками солнца раздольная величавость реки, высокий откосный берег могучей Волги, просторная даль лугов и лесов на том берегу, мощные валы крепостных стен с Васильевской и Волжской башнями, блистающие купола церквей и Спасо-Преображенского монастыря, – всё отдавалось в душе красотой и печалью. Печальна, как известно, любая красота. Величавая красота печальна вдвойне.

      Петров бродил по земле монастыря, всматривался в архитектурные таинства, вместе с другими дивился «святым воротам», заглядывал в трапезную, подолгу рассматривал росписи куполов и монастырских стен, и чем больше бродил и смотрел, тем большую – в который раз в жизни! – чувствовал в душе растерянность. Он знал, он понимал, что вот здесь, среди этих стен, давным-давно, в шестнадцатом, в семнадцатом или в восемнадцатом веках – во все века до появления на свет белый Петрова! – текла жизнь, полная страстей, крови и добра, исполненная тревог и лишений, счастья и истин, и люди здесь были самые что ни на есть настоящие, живые, с зычными голосами, с верой в величие правды, со жгучей ненавистью к врагам, с лютостью характеров и кротостью нравов, – всего, конечно, хватало в той жизни, – но вот чего никак не мог Петров ощутить до конца – это подлинности ушедшей жизни. Знал: была, была она! – а вот почувствовать всем сердцем, до осязательной и ощутимой глубины, – не мог! Не получалось. И не получалось это у Петрова давно – с тех пор, наверное, как он впервые задумался: а что я делаю среди всей этой древности, которой с виду поклоняюсь, а в действительности?..