Бальмонт и Япония. Елена Дьяконова

«Пополь-Вух» Бальмонт писал, что этот памятник представляет собой исключительный интерес «как древний космогонический и поэтический замысел, слагавшийся вне обычных известных нам умственных влияний и потому являющий высокую самобытность»[22].

      Умонастроения Бальмонта, определившие уже в самом начале века его влечение к далеким берегам и древним культурам, ярко отразились в его стихотворном сборнике «Литургия Красоты»[23]. Основной пафос книги – вызов и упрек современности, «проклятие человекам», отпавшим, по убеждению Бальмонта, от первооснов бытия, утратившим свою изначальную цельность. «Люди Солнце разлюбили, надо к Солнцу их вернуть, – восклицает поэт в программном, открывающем книгу стихотворении. – <…> / В тюрьмах дум своих, в сцепленьи зданий-склепов, слов-могил / Позабыли о теченье Чисел, Вечности, Светил»[24]. Отвергая «буржуазный» тип человека («Я ненавижу человеков в цилиндрах, в мерзких сюртуках…»[25]), Бальмонт влечется к первоначалам жизни – Солнцу, Огню, Воде, к «древним» людям, которые, как казалось поэту, воспринимали мир не «умом», а «чувством», «естественно»:

      О, дни, когда был так несроден литературе человек,

      Что, если закрепить хотел он, что слышал от морей и рек,

      Влагал он сложные понятья – в гиероглифы, не в слова,

      И панорама Неба, Мира в тех записях была жива.[26]

      Постепенно в поэзии Бальмонта слагается образ авторского «я» – лирического героя, солнцепоклонника, странника, живущего в единении со стихиями, испытывающего от близости к ним экстатическое состояние: горение, пожар чувств, страсть. (Этими «языческими» настроениями, свойственными, как думал Бальмонт, «современной душе», определяется тональность сборников «Горящие здания» и «Только Любовь».) Не случайно Бальмонт уподоблял себя то вольному ветру, то альбатросу, свободно парящему между землей и небом, между Океаном и Солнцем:

      Свита моя – альбатросы морей,

         Волны – дорога моя.

      Солнце, родимого сына согрей,

         Солнечный я.[27]

      С годами в его стихах выдвигается «восточная» тема, звучат индийские и китайские мотивы («Горящие здания», «Будем как Солнце»). Великолепный и красочный, «огненный» мир Востока утверждается в поэзии Бальмонта как антоним скучной и прозаической Европы, погруженной в свои прагматические заботы.

      Правда, при всем своем тяготении к романтическому миру Красоты и Природы, каковым представлялся ему Восток, Бальмонт всегда испытывал искреннюю и глубокую привязанность к России, а также к другим славянским странам. «…Когда я вернулся в Россию, смятенную бурей, из далекого путешествия по Мексике и Калифорнии, – писал Бальмонт в 1912 году известному антропологу и этнографу Д. Н. Анучину, – во мне загорелась неугасимым костром любовь ко всему русскому и всему польскому. Есмь славянин и пребуду им»[28]. Любовь поэта «ко всему русскому» нашла выражение в его стихотворных сборниках «Злые чары. Книга

22

Там же. С. 231 (очерк «Пересветы помыслов»).

23

Бальмонт К. Литургия Красоты: Стихийные гимны. М.: Гриф, 1905. Фактически книга вышла в декабре 1904 г.

24

Там же. С. [1].

25

Там же. С. 65.

26

Там же. С. 66.

27

Бальмонт К. Белый Зодчий. Таинство Четырех Светильников. СПб.: Сирин, 1914. С. 69.

28

Анучин Д. Заморское путешествие К. Д. Бальмонта // Русские ведомости. 1913. № 50, 1 марта. С. 2; перепечатано (частично) в: Одесские новости. 1913. № 8964, 5 марта. С. 5 («Маленький фельетон» без подписи, озаглавленный «Путешествие К. Д. Бальмонта»).