Остров. М. А. Беннетт

куплю еще. Мой план был прост: пока Лоаму есть что ломать – очки, – авось он не тронет меня. Да, я его боялся. Я трус. Я не хотел заработать удар в лицо, и я рассчитывал, что очки его остановят. При одной мысли, как Лоам мне врежет, становилось плохо – физически.

      После того как мои очки были сломаны во второй раз, я перестал волноваться насчет их красоты. Родители довольно сильно жужжали по поводу первой – дорогой – пары (я сказал им, что сам на них наступил нечаянно). Замена тоже была неплохая, «Спексейверз» примерно за сотню фунтов, но когда Лоам швырнул их в речку, я ничего не сказал родителям, а пошел на Хай (в Оксфорде главная улица зовется не Хай-стрит, а просто Хай, почему – даже не спрашивайте) и нашел там странную лавочку под названием «Тайгер». Там продавалась всякая пестрая фигня, в том числе очки для чтения по четыре фунта за пару. Я купил дюжину одинаковых простых черных очков для чтения. Я уже понял, что они мне понадобятся в больших количествах.

      Родители не узнали о третьей паре очков, о пятой, о шестой и так далее. С виду замена была достаточно похожа на вторые очки, так что можно было и не заметить разницу. Вообще-то родители мало что понимали в происходящем в Осни, что для парочки бихевиористов, может, и странно. Однако винить их за это я не вправе: я сам очень здорово все скрывал.

      С того первого дня я больше не плакал, и хотя порой замечал, как мама смотрит на меня тем полунежным, полутревожным взглядом, какой у нее иногда бывает, я старался убедить родителей, что все у меня в порядке. Они были счастливы в Оксфорде, обожали свою работу, и я не хотел раскачивать лодку. Наверное, я мог бы упросить их забрать меня, перевести в другую школу и положить конец травле, но я не мог даже вообразить, как произношу эти слова. Думаю, мне было стыдно, казалось, я упаду в их глазах, если признаюсь, что превратился в посмешище для всей школы.

      И еще одно. Дом был моей гаванью, полной любви, тут разносились успокоительные позывные «Радио-4», скромная поэзия прогноза погоды и дивная мелодия «Дисков необитаемого острова». Дома я мог мечтать, будто я – Робинзон на своем собственном острове, недосягаемо далеко от всех одноклассников. Я мог укрыться в своей комнате и расстрелять всех плохих парней в «Овервотч», уплыть на остров в «Мист», парить в воздухе, как мой тезка Линк в «Зельде». А потом меня звали к ужину, я отрывался от монитора и вместо него видел родителей – моих чуточку странных, умных, обожающих меня родителей. За обедом мы болтали об интересных научных вопросах, например о собаках Павлова или коте Шредингера, и глаза родителей разгорались от оживления, и бокалы с вином тоже сверкали. Мы ели разные вкусные вещи, смешивая, как и во всем остальном, американские обычаи с английскими. И за этим столом я был не последним, а первым. Я был их сокровищем, не Двенадцатым, а Первым, единственным. Только здесь я чувствовал себя не самым ничтожным, а самым главным. Дом – мое убежище от рабства и унижения. Нет, я не хотел приводить сюда Лоама с дружками, не хотел даже упоминать их имена, не хотел впускать их в мою безопасную гавань. Но порой я задумывался, как часто другие