Братья и сестры. Книга 1. Братья и сестры. Книга 2. Две зимы и три лета. Федор Абрамов

наседала разгневанная Марина:

      – Разоритель ты окаянный!.. По миру хотел пустить…

      Трофим оборонялся руками, пятился назад:

      – А я знал, что ему на старости такое взбредет? Моли бога, что огорода помешала, а то бы от твоей Пеструшки одна мокреть осталась…

      Буян стоял тут же, за изгородью, сонно опустив к земле круторогую голову. Марина успела все-таки вовремя утащить свою коровенку, и бык, наскочив на изгородь, остановился как вкопанный.

      – Вот как ты… – еще пуще расходилась Марина.

      – Так, так его… – подзадоривали старуху.

      – Ох и Лобан, учудил…

      – И как он придумал, женки!..

      – Это он всех обогнать хотел!..

      – А бык-то… вспомнил свои годочки…

      – Будет вам, бесстыдницы? – одернула Анфиса.

      Но долго еще соскучившиеся по веселью бабы зубоскалили и потешались над незадачливым Трофимом.

      Глава двенадцатая

      В Поповом ручье – темень, как в осеннюю ночь. Глухой, застарелый ельник подступает к самым переходинам – двум жиденьким жердочкам.

      Настя поскользнулась – холодная, ледяная вода хлынула за голенища. Выбравшись на сушу, она переобулась, отжала подол и, усталая, голодная, побрела дальше.

      Ну и денек сегодня! Она как встала в три часа утра – так ни разу и не присела. Трофим из-за быка – будь он неладен – слег, а лошади что простаивать? Ну и вот: люди на обед – а она снова пахать, люди с поля – а она поля обмеривать…

      Вечерело. По сторонам топорщились голые кусты, тускло отсвечивали звезды в лужах. Настя сначала обходила их, а потом уже брела, не разбирая дороги. В сапогах хлюпало, мокрый подол оплетал ноги, холодная сырость поднималась к самому сердцу. Ничего, только бы добраться до дому, а там она переоденется во все сухое, на печь залезет. А еще бы лучше – в баню… Ну и что, сказать только маме – живо истопит. А может, уже топит? Вот бы хорошо! Полок горячий, каменка потрескивает, и веничком, веничком…

      И едва она подумала об этом, как ноги ожили.

      Где-то в стороне – или ей почудилось это – всхрапнула лошадь. Конечно, почудилось. Какая теперь лошадь – все давным-давно дома. Нет, опять всхрапнула. И плуг скрипит.

      Она повернула голову, посмотрела влево. На поле кто-то пахал. Настю это так удивило, что она, не раздумывая, свернула с дороги. В пахаре она еще издали опознала Анну-куколку. Маленькую да худенькую – с кем ее спутаешь?

      – Ты что, Анна? Всех перекрыть решила? – попробовала пошутить Настя, подходя к ней.

      Анна приостановила лошадь, натянуто улыбнулась:

      – Как же, только и думушки… Нет, Настенька, где мне… Свое, законное, отрабатываю. Нынешние порядки – сама знаешь. Пока сорок соток не осилишь, хоть ночуй на поле. Ну а пахарь-то я такой – первую весну хожу за плугом. Сегодня уж и то хотела уехать; думала, ребят хоть в баню свожу. Нельзя.

      – Да ты бы Степана Андреяновича попросила.

      – Что уж просить. Кто за меня пахать будет? А иной бы раз и попросила, да сердце-то у него не больно ко мне лежит…

      – Чего