Избранные труды по русской литературе и филологии. Евгений Тоддес

84)

      В первом случае употребление лирического «упоенный восторгом», как это и было бы в лирике, выполняет эмоционально-экспрессивную задачу в применении, однако, к чисто фольклорной ситуации – воскрешение мертвого. Второй случай еще более показателен: то же выражение относится теперь к эпическому «народу» древнего Киева и ставится привычно ввиду тяготения автора к определенному слогу. Нечто подобное позднее встречается в черновике «Цыган»:

      И вот покинув ложа неги, —

                высыпал народ.

(IV, 412)

      Здесь снова в сочетании с «народом» выступает лирическое «ложе неги». Но в 1824 г. такое сочетание уже было невозможно для Пушкина. В окончательном тексте выражение «ложе неги» мотивировано отнесением его к влюбленным – Алеко и Земфире. «Народ» же – цыганы – определяется совершенно иначе:

      «…Оставьте, дети, ложе неги!»

      И с шумом высыпал народ.

(IV, 182)

      Возвращаясь к 1820 г., к «Руслану и Людмиле», легко продолжить нужные примеры.

      В мечтах надежды молодой,

      В восторге пылкого желанья,

      Творю поспешно заклинанья, —

(IV, 18)

      та же лирическая фразеология в «чистом» повествовании – рассказе Финна (песнь I).

      Особо надо сказать о роли элегической фразеологии в построении образа Руслана. Здесь снова встречаем анахронизм, подобный отмеченному выше, но в данном случае он вызван не конкретной лирической темой, а исключительно использованием элегического языка. Современная Пушкину критика отметила странные в устах древнерусского витязя слова о «вечной темноте времен» и «траве забвенья». Ср. в типичной пушкинской элегии лицейского времени «К ней» («Эльвина, милый друг, приди, подай мне руку…», 1815):

      Ужели никогда на друга друг не взглянет,

      Иль вечной темнотой покрыты дни мои?

(I, 129)

      Ряд подобных соответствий приводит В. В. Виноградов12.

      В другом монологе Руслана (песнь II) – несколько вопросов, где лирическая риторика привлекается для передачи размышлений героя:

                            …Найду ли друга?

      Где ты, души моей супруга?

      Увижу ль я твой светлый взор?

      Услышу ль нежный разговор?

      Заключительные стихи этого монолога дают отчетливое стилистическое сплетение:

              …Нет, нет, мой друг бесценный:

      Еще при мне мой верный меч,

      Еще глава не спала с плеч.

(IV, 25–26)

      Все эти примеры, свидетельствуя об использовании в повествовании лирического стиля, говорят и вообще о широком проникновении лирической стихии в эпический жанр. Б. П. Городецкий, комментируя стихотворение «К ней» (1817), которое в известной степени предваряет «Я помню чудное мгновенье…», отмечает «новый мотив возрождения, зазвучавший с большой силой в послелицейской лирике Пушкина уже в 1817 г.»13. Мотив этот попадает в поэму. Ратмир так говорит Руслану о «пастушке»:

      Она

12

Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 45–46.

13

Городецкий Б. П. Лирика Пушкина. М.; Л., 1962. С. 175.