Скиталец. Михаил Азариянц

он, – дай подышать, а то я тебя быстро выкину из вагона, щенок!

      Огромный мужик он легко мог бы сделать это – будь он потрезвее.

      Спиной он уперся в стенку тамбура, а свободной от папиросы рукой потянул меня к дверям.

      – Видишь как я могу, – ревел он.

      Дело принимало опасный оборот, и я понял, что надо спасаться самому. Сильно ударив его по руке, я вырвался, оставив между его пальцами кусок моей рубашки, а потом нырнул в середину тамбура и оттолкнул его от себя в сторону открытой двери. Он потерял равновесие, замахал, как мельница руками и хотел было ухватиться за раму, но неожиданный, резкий поворот вагона помешал ему. Он промахнулся и вылетел в открытую дверь. Я видел, как он падал в ночную темь и уловил слухом короткий шлепок его плюхнувшегося о насыпь тела. А потом только камешки, сверкающие от света вагона, бежали вспять, унося меня подальше от места преступления. Схватившись за оконную решетку. Я некоторое время стоял неподвижно, приникнув к ней головой. Шок сковал меня. Я не мог поверить, что случилось непоправимое: Я убил человека, не умышленно, но… убил, меня накажут, посадят в тюрьму, может быть даже в ту, в которой работал этот человек. Но ведь я не виноват. Что я натворил?! Но ведь он сам открыл дверь и хотел выкинуть меня из вагона… я защищался. Но кому понадобятся мои оправдания? Надо уйти, надо, надо покинуть это место!

      Я поправил рубашку, поднял лоскут, который при падении выронил прапорщик и тихо открыв внутреннюю дверь, пробрался на свое место. Кругом была мертвая тишина. Лишь во втором от туалета купе женщина кормила грудью засыпающего младенца, но она, увлеченная этим очень значительным и приятным занятием, даже не подняла глаз в мою сторону.

      Я сел на место, снял рубаху и засунул ее в портфель, достал футболку и натянул ее на дрожащее тело.

      – Надо успокоиться, – подумал я, глубоко вдохнул воздух, медленно выдохнул, закрыл глаза и хотел переключить свое внимание на что – то другое. Но картина падения этого негодяя вновь и вновь всплывала перед глазами. Я взял со стола стакан с холодным чаем, выпил его, и кажется стало легче. Я сидел и думал: виноват или не виноват в смерти этого человека?

      Я предполагал всякие «если», ну если бы я не потащил его в тамбур курить? Ну и так далее. И все время оправдывал сам себя.

      То, что никто не видел ни меня, ни его – это уже хорошо. Да и скоро ли найдут его в этой необитаемой пустыне, не раньше, чем завтра в обед, если путевые обходчики, пойдут с проверкой и, если оно, конечно, не скатилось в седловину подступающего бархана. А если нет, то машинист любого товарного поезда может увидеть тело возле путей, сообщит диспетчеру, и пока то да это – мы будем уже в Гурьеве. Но чтобы его отсутствие не обнаружили здесь, надо спрятать под боковую полку его саквояж.

      – Господи, – осенило меня, – там же деньги!

      И теперь другая горячая мысль обожгла мне сознание.

      – Деньги, кому они достанутся? Если их оставить здесь, то проводнику или проводнице, которые обслуживают этот вагон. Вряд ли они понесут их в милицию.