Ратоборцы. Алексей Югов

уже за полночь, когда Даниил прошел на половину княгини, но Анна еще не ложилась. Девушка была отпущена. Княгиня сидела одна перед настольным зеркалом, в пунцовом, рытого бархата халатике, с кистями, протканными золотой нитью, и расчесывала волосы белым, с длинною рукоятью гребнем.

      Время от времени, будто утомясь, Анна откладывала гребень на подзеркальник, руки ее вяло опускались, она вздыхала тяжело и, наклонив голову на плечо, долго и неподвижно смотрела на свое отражение в зеркале.

      Но едва легкий шорох дверной завесы, тронутой Даниилом, коснулся ее слуха, она с такой стремительностью вскочила и обернулась к нему, что сронила с ноги ночной, шитый бисером, босовичок на красном каблуке, и тогда, не думая, сбросила другой и в одних шелковых, тугих, персикового цвета чулках перебежала комнату по мягкому, пышному ковру – и кинулась, приникла, и слезы крупные закапали из очей.

      Он склонился над нею, взял обе руки ее в свою, приподнял ей лицо.

      – Половчанка моя!.. Что с тобой? – спросил он, увидав ее слезы.

      – Ничего, Даниль! – отвечала она, покачнув головою и поспешно осушая слезы, боясь, что он уйдет. – Я ждала тебя… хотела, чтобы ты пришел… и стала молиться, чтобы ты пришел.

      Даниил рассмеялся.

      – Ну вот видишь! – сказал он.

      – И я знала, что ты придешь!

      – От кого?

      – У меня два раза упал гребень!

      – Да-а… – сдерживая улыбку, проговорил он. – А он больше ничего не сказал тебе – гребень твой?

      – Нет, – отвечала она, и беспокойство овладело ею.

      Князь отошел к столу, за которым обычно занималась княгиня, и, стоя к столу спиною, слегка опираясь о него концами пальцев, сказал ей, как нечто решенное уже и простое:

      – Еду к Батыю.

      И оттого, что это было сказано таким же голосом, как если бы: «В Берестье, в Кременец, в Комов», – до нее не сразу дошло все страшное значенье произнесенных им слов.

      А когда поняла, то у нее вдруг подломились колени, и она опустилась в кресло и смотрела на него молча и неподвижно.

      Даниил нахмурился.

      – Даниль! – простонала-промолвила наконец она, с мольбою сложив прекрасные руки свои. – Да какой же то ворог твой лютый присоветовал тебе?

      – То я решил сам, – жестко и непреклонно отвечал князь. – И ты меня знаешь, Анна! А еду не того ради, чтобы поганую его морду видеть. И не станем боле говорить про то, а иначе уйду.

      – Горе мне!.. О, горе мне!.. – навзрыд вскрикнула Анна и схватила в горсти дивные волосы, и закрыла ими лицо, и, покачиваясь, запричитала.

      – Не вой! Не вдова! – гневно прикрикнул на нее князь и пошел к двери.

      Она бросилась вслед, и упала на колени, и обхватила ноги его.

      Он остановился. А она, все еще не отпуская ног его и силясь остановить рыданья, говорила ему:

      – Не уходи! Даниль! Не уходи! Я не буду больше!..

      Она вернула его. Привела в порядок волосы и одежду и тогда, стараясь говорить спокойнее, снова начала о том же:

      – Где же твои слуги