Черная сирень. Полина Елизарова

знать?

      – Сережа, – Самоварова открыла глаза и принялась разглядывать его руки, которые он неловко пытался приладить у себя на коленях, – Сережа, с тех пор, как я… С тех пор, как я решила, что буду одна, я изучаю только природу человеческих эмоций…

      – Но не ты все всегда решаешь, Варь! Решает она! Дорешалась уже, сама знаешь до чего! И… ты же дома сидишь.

      – Нет. Я почти каждый день выхожу, когда дочь уходит на работу.

      – Что, до сих пор не выпускает?

      – Само собой.

      У полковника были розоватые, толстые пальцы с коротко остриженными ногтями. Все двадцать лет, что Варвара была с ним знакома, этими самыми руками он каждый день обнимал ее, ту женщину в пальто с лисьим воротником.

      – И куда же ты ходишь?

      – Гуляю по городу… Сижу в кафе, смотрю на людей. Сижу в соцсетях и постоянно изучаю.

      – Что?

      – То, что на самом деле движет людьми.

      – Алчность, похоть, что еще может ими двигать?

      – Ты не любишь людей, Никитин! Да не смотри ты так, я же не осуждаю… Я их тоже не люблю, только мне они до сих пор интересны. Учебников по моим наблюдениям никто, конечно, не напишет – просто потому что это скорее ощущения, чем знания… Интуиция. Когда стоишь одной ногой в густом тумане и не знаешь, на какой ты части моста и как сюда попала, да и мост ли это, понимаешь, что только это главное – то, что недоказуемо. Я бы не стала сводить все это к простым определениям, все гораздо тоньше, Никитин…

      – О как, мост… Про лес я слышал, хотя лично мне ближе поезд, – сощурился на нее полковник, и было неясно, ехидничает он или говорит на полном серьезе.

      Видимо, он хотел добавить что-то еще, но вместо этого вдруг накрыл своей лапой хрупкую, с изумительно длинными пальцами руку Варвары Сергеевны.

      «Пальчики-свирельки» – так он называл их, держа в своих могучих лапах и перецеловывая каждый…

      В какую-то неверную секунду Самоваровой показалось – сейчас опять начнется.

      Так было уже не раз: она гнала его в мыслях, обдавала холодом и молчанием на службе, но все начиналось по новой, их снова сводило, крутило, лихорадило… И все повторялось до тех пор, пока она не увидела ту, о которой знала всегда.

      Но знать – одно, увидеть – другое.

      Не то чтобы «на чужом несчастье счастья не построишь», нет… Просто ей стало невыносимо жаль Никитина, она не захотела перемалывать сильного, цельного мужика мучительными для него сомнениями.

      – А знаешь, иногда мне жаль… – прервал молчание Никитин.

      «Что ты не остался со мной, – мысленно закончила за него фразу Самоварова и тут же возразила: – И хорошо, что не остался! Сырников горячих у тебя бы по утрам не было, и полковника бы тебе не дали. Для тебя же все просто, здесь – убийство, там – сырники».

      – …Что я не могу официально вернуть тебя на службу.

      – Брось, Сереж… Ты и так делаешь многое. Ты делаешь для меня самое главное!

      – Что?

      – Подпитываешь мое любопытство… Сдохнуть мне не даешь, вот что!

      Самоварова отдернула руку и стряхнула со лба налипшую прядь волос.

      Минутное