Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том четвертый. Нелли Шульман

не смутили:

      – Его ничего не смущало, – подтвердила пожилая женщина, – когда мой тогда еще муж, – она поморщилась, – явился в Палестину с ордером от берлинского суда, предписывающим забрать у меня Гидеона, Фридрих спустил его с лестницы… – первый муж госпожи Фридлендер не давал ей развода:

      – По прусским законам Гидеон считался его сыном, – вздохнула госпожа Фридлендер, – римское право в этом аспекте следует еврейскому законодательству… – тяжба продолжалась еще год:

      – К тому времени я стала еврейкой и ждала второго ребенка, – заметила пожилая женщина, – а крючкотвор все не успокаивался. Нам помог адвокат Бромли, в Лондоне. Тогда здесь еще действовал британский мандат. Потом Гитлер, да сотрется его имя из памяти людской, издал безумные нюрнбергские распоряжения, и муж мне прислал развод быстрее, чем на нем высохли чернила… – Анна, сама не зная зачем, спросила:

      – Ваш первый муж жив… – голубые глаза госпожи Фридлендер подернулись холодком:

      – Он продвинулся по служебной лестнице у наци, – пожилая женщина помолчала, – работал в имперском трибунале у Фрейслера… – она отставила пустую чашку:

      – Он отсидел пару лет после войны и вернулся в боннское министерство юстиции, как и почти все его коллеги нацистских времен…

      В глубине квартиры скрипнула дверь, госпожа Фридлендер поднялась:

      – Гидеон освободился, – она кивнула на кабинет, – проходите, я заварю еще кофе.

      Редакционный зал газеты «Йедиот Ахронот» выходил на окраину тель-авивской свалки. Здание серого бетона смотрело в сторону окружной дороги. Кондиционерами снабдили только кабинет главного редактора. В распахнутые окна вливался вечерний жар, ревели грузовики мусорщиков.

      Худощавый парень, задрав ноги на стол, просматривал телетайпную ленту новостей. Он шумно всосал нагревшийся в картонном пакете шоко:

      – Студенты и молодежь Западного Берлина протестуют против визита шаха Ирана, – провозгласил юноша, – в ходе стычек с полицией убит один митингующий… – журналист за столом напротив, постарше, отозвался:

      – Отлично. Пиши, – он на мгновение задумался, – берлинские наци умыли руки в крови невинной жертвы, – у него был сильный английский акцент.

      Парень осторожно сказал:

      – Здесь нигде не упоминается о наци… – его коллега отмахнулся:

      – Тамошняя полиция кишит наци, а публика любит читать о нацистах. В ходе процесса Эйхмана тиражи газет взлетели к небесам.

      Он взял у юноши телетайпную ленту:

      – Ерунда, ерунда, чепуха… – он велел:

      – Поставим петитом сообщение о награждении четы Майер-Авербах норвежскими орденами. Публика их любит, но надо беречь место для военных репортажей, – юноша помялся:

      – Почему вы считаете, что начнется война, господин Захав, – журналист хмыкнул:

      – Шломо. Или Солли, на американский манер. Не для того я делал алию, чтобы меня называли по фамилии.