Балтийское небо. Николай Чуковский

себя.

      – Едете вы с юга, а выговор у вас северный, – сказал Ховрин.

      Лунин усмехнулся.

      – Я родом из Вологодской области, – объяснил он.

      – А в авиации давно?

      – Считайте, что с детства. Лет восьми я уже мечтал о самолетах. На бычьих пузырях хотел летать, с сарая прыгал с петушиными крыльями. В двенадцать лет у меня уже была самодельная модель, которая метров сто пролетала.

      – А когда сами летать начали?

      – А вскоре после Гражданской войны, когда Осоавиахим появился.

      – Вы бы хоть дрова мне подавали, пассажиры, – сказал помощник машиниста, глядя в пространство между Луниным и Ховриным.

      Лунин согласился немедленно и, вытаскивая поленья из кладки, стал передавать их помощнику машиниста. Ховрин с трудом поднял полено и тоже передал его. Пот выступил у него на лбу. После пяти поленьев он окончательно выбился из сил, побледнел и присел.

      «Э, да ты не силач», – подумал Лунин, продолжая легко и неторопливо передавать поленья.

      Паровоз несся вперед, прямо в закат, не останавливаясь на станциях и оглушительно свистя на заворотах. Кругом было пустынно и тихо. Лунин заметил, что ни один железнодорожный состав не прошел им навстречу. Воронки от бомб темнели то справа, то слева. Сумерки быстро густели, и все сливалось кругом.

      Паровоз внезапно затормозил и остановился у маленького темного станционного здания. Машинист и его помощник слезли с паровоза и скрылись где-то за станцией. Они не возвращались почти час. Совсем стемнело, стало прохладно. Сидя в тендере на полене, Лунин теперь, в тишине, снова слышал знакомый гул – гул фронта. Огромные пятна зарев с размытыми, неясными краями туманили звезды. Огненные вспышки прыгали вдоль всего западного края горизонта, и на их фоне внезапно становилась видна зубчатая линия леса.

      Наконец машинист и помощник вернулись. Паровоз двинулся, и они поехали дальше, на этот раз медленно и осторожно. Проехали две станции. На третьей остановились.

      – Вылезайте, – сказал помощник машиниста Лунину и Ховрину. – Дальше не поедем.

      Ему, видно, жалко их стало, когда они, спустившись с тендера, шагнули в непроглядную тьму. Он им крикнул вдогонку:

      – Вы здесь в любую избу постучитесь. Переночевать всюду пустят.

      – А где тут шоссе? – спросил Ховрин.

      В окне паровоза появился усатый машинист.

      – Вы куда, в Ленинград собираетесь? – спросил он.

      – В Ленинград, – ответил Ховрин.

      – Туда хода нет, – сказал машинист. – Немцы Мгу заняли.

      – Шоссе севернее Мги проходит, – сказал помощник. – Между железной дорогой и Ладогой. Через Красный Шум.

      – Если железную дорогу перерезали, так и шоссе перерезали, – сказал машинист.

      – А вдруг не перерезали? – сказал Ховрин.

      – Не знаю, – проговорил машинист осторожно. – Шоссе здесь недалеко. Вот так, километра три.

      Они пошли в темноте, сначала между избами с темными окнами, потом по чуть белевшей дороге через поле.

      Оба несли чемоданы. Ховрин – очень маленький,