Полный курс русской литературы. Литература второй половины XX века. Игорь Родин

флотилии».

      Пухов пускается в Царицын. По пути Пухов «наблюдает людей» и удивляется разнообразию человеческих судеб. «Какие-то бабы Тверской губернии теперь ехали из турецкой Анатолии, носимые по свету не любопытством, а нуждой. Их не интересовали ни горы, ни народы, ни созвездия, – и они ничего ниоткуда не помнили, а о государствах рассказывали, как про волостное село в базарные дни. Знали только цены на все продукты Анатолийского побережья, а мануфактурой не интересовались». «Один калека, у которого Пухов английским табаком угощался, ехал из Аргентины в Иваново-Вознесенск, везя пять пудов твердой чистосортной пшеницы. Из дома он выехал полтора года назад здоровым человеком. Думал сменять ножики на муку и через две недели дома быть. А оказывается, вышло и обернулось так, что ближе Аргентины он хлеба не нашел, – может, жадность его взяла, думал, что в Аргентине ножиков нет. В Месопотамии его искалечило крушением в тоннеле – ногу отмяло. Ногу ему отрезали в багдадской больнице, и он вез ее тоже с собой, обернув в тряпки и закопав в пшеницу, чтобы она не воняла… Хромой тоже нигде не заметил земной красоты. Наоборот, он беседовал с Пуховым о какой-то речке Курсавке, где ловил рыбу, и о траве доннике, посыпаемой для вкуса в махорку. Курсавку он помнил, донник знал, а про Великий или Тихий океан забыл и ни в одну пальму не вгляделся задумчивыми глазами. Так весь мир и пронесся мимо него, не задев никакого чувства». Скоро однако «Пухов загорюнился». Во время остановок он ходил по траве, ложился на живот в канаву и сосал какую-нибудь желчную траву, из которой не теплый сок, а яд источался. От этого яда или еще от чего-то Пухов весь запаршивел, оброс шерстью и забыл, откуда и куда ехал и кто он такой. Время кругом него стояло, как светопреставление, где шевелилась людская живность и грузно ползли объемистые виды природы. А надо всем лежал чад смутного отчаяния и терпеливой грусти. Хорошо, что люди ничего тогда не чуяли, а жили всему напротив». На одной из станций Пухов идет на завод, встречает в сумерках выходящего оттуда мастерового и показывает мандат, который ему выдал Шариков. Тот долго его изучает, потом, «помазав языком», прилепляет на забор и идет дальше. Пухов вешает мандат на гвоздь, торчащий в заборе, и возвращается на станцию. «Он обрадовался дыму паровоза, как домашнему очагу, а вокзальный зал показался ему милой родиной».

      Он пересаживается на другой поезд, идущий в неизвестном даже для его пассажиров направлении. На вопрос, куда едет поезд, кто-то отвечает: «А мы знаем – куда? Едет, и мы с ним».

      Наутро Пухов начинает узнавать родные места – пока поезд не доезжает до города Похаринска, в котором Пухов родился. В городе голод, люди умирают от скудости и тифа. Пухов навещает Зворычного. Сын Зворычного умер, жена его, «женщина злая, скупая и до всего досужая», постоянно его пилит, поэтому Петр с головой уходит в работу в отряде особого назначения. Он член партии и секретарь ячейки мастерских. Пухов остается жить у него, помогает хозяйке колоть дрова. «На дворе дул такой же усердный ветер, что и в старое время. Никаких революционных событий