Камешек Ерофея Маркова. Павел Северный

за ворота и погляди, кого черти принесли не вовремя.

      Дарья вышла в сени, но через минуту вернулась в избу, широко распахнула дверь с поклонами и засыпала скороговоркой:

      – Милости просим, матушка-барыня. Ниже клони голову. Дверь у нас низко прорублена.

      В избу вошла и выпрямилась высокая, статная женщина, и все узнали Василису Мокеевну Карнаухову.

      – Затворяй дверь, молодуха, не студи избу, – сказала Карнаухова и, прищурившись, осмотрела стоящих перед ней мужиков.

      Ее усталое лицо в морщинах. В колючих глазах властная суровость. Нос с горбинкой. Одета в бархатную ротонду на собольем меху. На голове капор из лисьего меха. На руках меховые варежки. В левой руке посох черного дерева, до половины окованный золотом с вставками из самоцветов. Карнаухова сняла варежку с правой руки, перекрестилась на иконы и, не увидев огонька в лампадке, насупилась:

      – Без огня перед образами живешь, Стратоныч?

      Дарья, закланявшись, виновато сказала:

      – Погасла лампадка. Сама утрось возжигала. Масло у нас ноне не больно доброе.

      Все еще стоя у порога, Карнаухова не сводила глаз с мужиков.

      – Христос вам навстречу, знакомцы. Онемели от нежданной встречи со мной?

      Стратоныч растерянно подошел к ней и ткнулся губами в ее руку.

      – Милости прошу, Василиса Мокеевна. В эдакую погоду не бережешь себя. Стужа, метель, ветер. А ты на тройке. Да разве можно?

      – Не печалься. Поживу еще на белом свете.

      – Может, чайку откушаете с пути? Гостья для меня во всякую пору желанная.

      Карнаухова не спускала глаз с Тихона, и ее взгляд подобрел.

      – Вот где, Петрович, нынче берложишь? Сыскала тебя. Давненько мне глаз не казал.

      – Не люблю, Василиса Мокеевна, по пустякам своей особой людей тревожить.

      – За поданную с осени весть говорю тебе спасибо. С поклоном благодарю тебя.

      – Как здравствуешь, матушка?

      – Об этом, по правде сказать, сама ладом не знаю. Умаялась в столицах, а домой подалась, так вовсе кости в себе перемешала.

      Карнаухова перевела взгляд на Тихвинцева и улыбнулась:

      – Да неужли это ты, Гриша Одуванчик?

      – Он самый, матушка.

      – Эх, мужичок, мужичок, а еще вятского роду. Облез вовсе, как баран по весне. Голову будто кипятком ошпарили.

      – Облысел малость.

      – Какое малость! Начисто лысый. Жив, стало быть? Прыгаешь?

      – Живой. Только прыгать вроде отпрыгался.

      – Рада с вами встретиться. Домой катила отлеживаться, да и решила по пути к Стратонычу наведаться.

      – Осчастливила ты меня.

      – А ты, Тихон, будто ростом мене стал. Спина, видать, согнулась. Молодуха, прими ротонду. Все плечи оттянула.

      Карнаухова скинула ротонду, но ее вместо Дарьи подхватил Тихон. Карнаухова подошла к печке; потрогав ее рукой, села возле нее на приступок.

      – Так вот, Стратоныч, Христос тебе навстречу, навестила тебя не гостьей, а твоей новой хозяйкой.

      Стратоныч, дернув головой, перекрестился.

      – Правильно! Крестись!

      – Поверить