Камешек Ерофея Маркова. Павел Северный

чаем Тихвинцев стал похваляться былой удалью, вспоминая, как дурачил купцов. Стратоныч и Тихон от души посмеялись над его рассказами, но смех нагнал на Стратоныча хмурость, и, оглядев гостей, он махнул рукой, резко выкрикнул:

      – Будет смехом тешиться! Серьез для вас ношу в разуме. Как понимаете, зачем это позвал вас на пироги?

      – Так и понимаем, что воскресный день, – ответил Тихвинцев.

      – Нет, Григорий Палыч, для сего завелась у меня другая важная причина. Праздновал, вспрыскивал с вами мою скорую вольность. Бежит ко мне вольность, прописанная на бумаге, от нашего барина из самой Белокаменной.

      Раскуривая трубку, Тихон оборвал речь Стратоныча:

      – Яснее и покороче сказывай.

      – Можно. Слушайте. Весть мне барин по осени подал. Не воротится больше в Екатеринбург. Вдоволь я нагреб ему золота в карманы. Он теперича… тю-тю… Продал барин прииски. Все до единого продал, а мне за верную службу вольность дал.

      – Кому продал? – нетерпеливо спросил Тихвинцев.

      – Какой прыткий. Так я тебе сразу и скажу. Погоди. Объявится новый хозяин, тогда узнаешь.

      – Годить мы не станем. Знаем, кто купил, – прищурившись, безразлично сказал Тихон.

      – Хвастаешь? Ничегошеньки-то ты не знаешь про тех, кто купил. Скажу только вам, что промыслы теперича не в православных руках.

      – Турки, что ли, купили? – засмеялся Тихвинцев.

      – Турки не турки, а вроде их. Да, теперича поживу, а глядишь, годков через пяток сам стану барином.

      – Высоко лезешь, не оборвись с гнилого сучка вниз башкой.

      – Не беспокойся, Тихон. Новых хозяев так околпачу, что молитвы запоют. Под орех их отфугую.

      – Да кто они? – снова настойчиво допытывался Тихвинцев.

      – Как кто? Иноземцы.

      – Иноземцы?

      – У, лысый дьявол, изловил-таки меня на слове. Смотрите у меня оба. Никому ни слова про такое. Коли что – зашибу.

      – Обоих зашибешь? – усмехнулся Тихон.

      Совсем охмелевший Стратоныч, уставившись на Тихона удивленным взглядом, громко захохотал:

      – Господь с тобой, Тихон Петрович, тебя не трону. Одурю иноземцев дураков и стану на промыслах хозяином. Ты мне помоги, Тихон, их округ пальца окрутить. Поможешь?

      Тихон стукнул по столу кулаком, отчего его стакан с недопитым чаем опрокинулся и залил чаем скатерть. Вышел из-за стола.

      – На кого осерчал, Тихон Петрович? – спросил Стратоныч.

      – Всей душой осерчал, что твой барин иноземцам в руки эдакое богатство отдал. Подумать страшно, что деется. Иноземцев к золоту допускают. Раньше от руды отшугивали, а теперь иноземцев кто станет отшугивать от золота и платины?

      – А царь на что? – многозначительно спросил Тихвинцев и в ответ услышал хохот Стратоныча:

      – Уморил… Царь. Ему нужно наше золото, платина, а зачем знать, кто их намывает.

      – Погоди, погоди. Тише про такое, Стратоныч. Упаси Господь, – покраснев от испуга,