Стены. Артем Римский

еще нет.

      – Дьявол тебя обманул. Это не правильно.

      – Что не правильно? Любить – не правильно?

      – Так любить – не правильно.

      – А как правильно?

      – Как в фильмах показывают, как в книгах пишут, как в песнях поют, Мик. Как любят миллионы людей на этой планете, счастливых людей. Как ты любил Веронику, хотя бы так…

      – Будь она проклята, ваша любовь, – поморщился Мик, принимая раздраженно циничное выражение лица и тона.

      – Протест? Бунт?

      Он не ответил.

      – Мне кажется я даже знаю в чем дело. Дразнить себя тем самым жирным куском, ага?

      Мик вновь отпил коньяка. Около минуты мы молчали. Я смотрел на него и видел… может, это я сейчас хочу думать, что видел, не знаю. Словно он болен не только душой, – а в этом я был уверен, – но и телом. Что его глупые мысли и его безосновательные терзания уже перекинулись на его тело, подобно раковой опухоли. По крайней мере, выражение лица, когда его покинула улыбка, и он задумчиво глядел вдаль, скинув с себя все напускное, говорило о печали и боли. Одиночество довело его, закралось в его черты лица и вырисовывало на нем свои шрамы.

      Он первым нарушил молчание:

      – Вы слишком слабы, чтобы устоять перед соблазном сожрать небесные объедки.

      Я слушал его и поражался. Я, конечно, знал, что Мик склонен к размышлениям о высоких материях, но не думал, что он выдумал свою любовь к Алисе (тогда я еще не знал, что именно к Алисе) лишь для того, чтобы любить не так, как все! Это было и очень смешно и очень грустно. Человек осознанно уходил от радостей любви, лишь для того, чтобы в собственных глазах прослыть «гением любви», подарившим этому миру некую «сверхлюбовь».

      – Мик, ты меня пугаешь, – я придал голосу веселости, чтобы разрядить обстановку. – То есть все это лишь для того, чтобы отрицать свою посредственность?

      – Хаха, – он подхватил мой настрой и принял насмешливую манеру. – Нет, Бен, я прекрасно знаю, что я посредственность. Мне скоро тридцать, и я не преуспел ни в чем. Я облажался, как и миллионы других людей.

      Но я уже понял, что мой брат, действительно, считал себя гением любви. Он не понимал, что гениальность требует намного больше усилий и самовоспитания, чем юношеские иллюзии и попытки задавить в себе ценности, которые создавались обществом на протяжении веков. Он не понимал, что чаще всего, гении не стремятся прослыть гениями, что гениальность – это состояние души. Не понимал, что они не стучатся в дверь общества, они врываются без спроса, чтобы засверкать над нашими головами, и не оставляют нам никаких шансов.

      – И кто же объект твоей «сверхлюбви»? Кто та несчастная, удостоившаяся чести быть любимой дураком? – спросил я спустя полминуты молчания, стараясь придать тону беззаботный интерес.

      – Хаха, – как-то нервозно посмеялся Мик. – Та, которая доведет до греха.

      – Господи, какой бред, – поморщился я. – Бред зеленого юнца, твою мать.

      За ироничной улыбкой, Мик не скрыл пристального взгляда, которым он посмотрел мне в лицо.

      – Общепринято умирать от любви, но это никуда не годиться.