Сотворение света. Виктория Шваб

Холланд мертв? – спросила Лайла, пока он царапал на камне знак.

      – Нет. – Келл взял ее за руку. – Он сидит глубоко внутри. И теперь они оба здесь.

      Келл прижал к стене окровавленную ладонь, произнес слова, и на этот раз магия откликнулась легко и охотно.

VIII

      Эмира ни за что не соглашалась уйти. Она была рядом с Раем.

      И когда его крики сменились слабыми всхлипами.

      И когда пылающая кожа побледнела, а черты обмякли.

      И когда его дыхание прервалось и остановился пульс.

      И когда в комнате стало тихо, а потом все пошло кувырком. Дрожала мебель, скрипели окна, стражники силком оттащили Алукарда Эмери от постели Рая, а Максим и Тирен безуспешно пытались оторвать ее от бездыханного тела. Они не понимали.

      Королева может, если надо, оставить трон.

      Но мать никогда не бросит своего сына.

      – Келл не даст ему умереть, – говорила она в тишине.

      – Келл не даст ему умереть, – говорила она сквозь шум.

      – Келл не даст ему умереть, – снова и снова говорила она самой себе, даже когда никто уже не слушал.

      В комнате разразилась буря, но она недвижимо сидела возле сына.

      Эмира Мареш, которая видела трещинки даже в самых красивых вещах и шла по жизни на цыпочках, опасаясь что-нибудь сломать. Эмира Насаро, которая не хотела становиться королевой, не хотела брать на себя ответственность за легионы подданных, за их печали и глупости. Которая никогда не хотела приводить ребенка в этот полный опасностей мир, а теперь отказывалась верить, что ее сильный, красивый мальчик… ее сердце…

      – Он умер, – сказал жрец.

      Нет.

      – Он умер, – сказал король.

      Нет.

      – Он умер, – говорили все, кроме нее, потому что не понимали, что если Рай умер, то, значит, умер и Келл, а этого ну никак не может быть.

      И все-таки.

      Ее сын не шевелится. Не дышит. Его кожу, так недавно остывшую, заливает ужасная сероватая бледность, тело окостенело и оплыло, как будто его нет в живых уже много недель или месяцев, а не минут. Рубашка распахнулась, открыв печать над сердцем, а на груди, некогда смуглой, жестоко прорисовываются ребра.

      В ее глазах стояли слезы, но она не позволила им пролиться: ведь плакать – значит горевать, а она не будет горевать по сыну, потому что он не умер.

      – Эмира, – взмолился король, когда она склонила голову над неподвижной грудью Рая.

      – Прошу тебя, – прошептала она, обращаясь не к судьбе, и не к магии, и не к святым, не к жрецам и не к Айлу. А к Келлу. – Умоляю.

      Когда она наконец подняла глаза, то, кажется, на миг различила в воздухе серебристый блик, тоненькую ниточку света. Но с каждой секундой тело на кровати все меньше и меньше напоминало ее сына.

      Она протянула руку, чтобы откинуть волосы с глаз Рая, и невольно содрогнулась: хрупкие локоны, кожа как бумага. Он рассыпался у нее на глазах, и в тишине отчетливо слышался сухой хруст оседавших костей, похожий на треск поленьев в гаснущем костре.

      – Эмира.

      – Умоляю.

      – Ваше