Сотворение света. Виктория Шваб

я призналась тебе в любви? Я поцеловала тебя, потому что так захотела, и…

      Его пальцы сжались крепче, он притянул ее к себе, и она, чтобы не упасть, оперлась на его грудь.

      – А сейчас? – прошептал он. Его губы были совсем рядом, и она чувствовала, как колотится его сердце.

      – Что? – лукаво улыбнулась она. – Я должна всегда быть первой? – Она потянулась к нему, но он ее опередил. И поцеловал. Они прижались друг к другу, сплелись – ноги к ногам, руки к рукам, грудь к груди… Ладони жадно ласкали кожу. Тело Лайлы пело, как камертон, откликаясь на зов.

      Келл сжал ее крепче, словно боялся, что она исчезнет, но Лайла не собиралась никуда убегать. Она всегда с легкостью уходила от чего угодно, но сейчас не ушла бы ни за что. И это уже само по себе пугало ее – но она не останавливалась, и он тоже. На ее губах вспыхивали искры, легкие горели огнем, воздух взвихрился, как будто кто-то распахнул настежь двери и окна.

      Ветер взъерошил волосы, и Келл – совсем рядом – рассмеялся.

      Какой мягкий, чарующий звук, короткий, но такой чудесный.

      А потом миг волшебства закончился – быстро, слишком быстро!

      Ветер утих вдалеке, и Келл отстранился, хрипло переводя дыхание.

      – Лучше? – еле слышно спросила она.

      Он кивнул, потом соприкоснулся с ней лбами.

      – Лучше. – И в тот же миг добавил: – Пойдем со мной.

      – Куда? – спросила она. Он повел ее вверх по лестнице в спальню. В свою спальню. С высокого потолка на арнезийский манер свисал полог, расписанный ночными облаками. Горы подушек на диване, зеркало в золотой оправе, а на возвышении – кровать, устланная шелком.

      Лайлу обдало жаром.

      – По-моему, сейчас не время… – начала она, но он провел ее мимо всей этой роскоши к небольшой двери и втолкнул в каморку, полную книг и свечей, и еще каких-то мелочей. Почти все эти предметы были сильно потрепанными и явно хранились лишь как память о чем-то давнем. Здесь пахло не столько розами, сколько гладким деревом и старой бумагой. Келл повернул ее лицом к двери, и она увидела метки – полтора десятка рыже-бурых символов, нарисованных засохшей кровью, простых, но хорошо различимых.