Из жизни Димы Карандеева. Дмитрий Викторович Лукин

и опять думал, как прекрасна Алина, любящая своего сына, как мудро ее лицо. Ведь, если бы она была с ним, с Сережей, она не была бы такой, все было бы по-другому, так, как не должно быть… Ведь она ни за что не захотела бы стать птицей, она бы как-то очень мудро поступила и… Да он и не простил бы себе, если бы она согласилась превратиться ради него. Он умер бы от желания найти для нее лучшую долю.

      И вот Сергей впервые приехал к ее дому. Не прилетел, а приехал и… кажется, ничего не понял. Он не мог внюхаться во впечатления от произошедшего. Вот вроде стоит у ее подъезда, может наклонить человеческое ухо к камню ступеней и слушать его, ведь камень – он свой, он знал ее всегда, еще дольше, чем Сережа. Да и камни живут даже дольше воронов. Этот камень был тут и тогда, когда однажды Сережа волком прыгнул-перекатился, кречетом перелетел, сел на трубу, что над этим самым подъездом…

      Вот теперь он готов к этой встрече! Он модно одет и хорош собой. А она ругалась с мужем – он слышал, когда еще был птицей.

      Но расколдованный, он не знает, что произошло с Алиной за время его отсутствия. Он опять человек, потому что отыскал дедушку Сумака и попросил у него прощения. Дедушка оказался совсем не злым и сразу простил Сережу. Но почему это не могло произойти раньше? Почему? Зачем столько времени Сережа был совсем не тем, кем надо! А жизнь человеческая ведь еще и намного короче вороньей!

      Какая печаль и грусть в Сереже… Ему хочется разыскать Сумака, чтобы тот снова заколдовал его, потому что такая дурацкая штука жизнь, глупее некуда!..

      А все потому, что долго стоял он, уже готовый подняться по ступеням ее подъезда, но вдруг услышал разговор прилетевших ворон – он еще не разучился понимать язык птиц…

      Оказывается, Алина теперь живет в Париже со вторым мужем. Что же, Сереже теперь боготворить ее новый подъезд и парижского полицейского, что стоит на перекрестке около ее дома, не представляя, какую ценность охраняет?

      Черт возьми, пока Сережу расколдовывали, прошло, наверное, двадцать человеческих лет…

      Струны

      Он опять жаловался на руки – теперь разминаться надо долго, несколько часов, да и после этого пальцы отказываются «бегать» по струнам. То ли было когда-то, а в тот день, казалось, дочь не слышала его причитаний, мешала ложкой в кипятящейся на плите кастрюле. Жалобы отца были привычны, но нельзя было назвать его нытиком, отец был скорее молчуном и человеком, переносящим страдания стиснув зубы.

      Кряхтя, красивый седой старик двинулся по комнате и сел на табурет…

                                                   ***

      Когда-то он был силен и молод, он мог играть ночь напролет, его не отвлекали зрители, которых был полный зал. Хотя он и по-доброму к ним относился, его манила, любовно звала она одна – его гитара. Он смотрел на нее, и в этот момент его глаза светились чем-то особым. Он подпевал ей губами и улыбался. Он трогал ее руками, а она отзывалась музыкой, какой-то большой и непознанной энергией…

      Публика оглушительно хлопала, зрители вставали с мест…

      В молодости