Человек, который приносит счастье. Каталин Дориан Флореску

кучер управлял бы этим кебом. Может, лошадь еще какое-то время помнила бы своего хозяина. А о пареньке не вспомнила бы ни одна скотина. Одноглаз недосчитался бы выручки. Берль, единственный порядочный человек из знакомых ему мальчишек, подумал бы, что приятель уже в одном из тех гробов, что регулярно грузят на мертвецкий пароход.

      – А ты почему не дома?

      – Дома нет, сэр.

      – А родители?

      – И родителей нет.

      – А где ночуешь?

      – Где придется. Когда есть шесть центов, то в ночлежке газетчиков на Дуэйн-стрит.

      – Кто родители были, знаешь?

      – Не знаю, сэр.

      – Но должен же ты хоть знать, откуда они приехали.

      – Мне было два или три года, сэр, когда меня принесли в приют Айрин. Женщина сказала, что нашла меня плачущим на углу Бауэри и Деланси. Так мне рассказывали. А еще мне рассказывали, что я бегал голышом по галстучной лавке. Или по салуну Максорли, сэр, а мужики усадили меня на стойку и напоили добрым старым ромом. Или что меня нашли на последнем ряду в Театре Пастора на Четырнадцатой улице. И что я не плакал, а хохотал. Якобы я посмотрел весь репертуар. Мальчишки в приюте коротали время, рассказывая мне такие истории. Один даже говорил, что я сын Лотти Коллинз, сэр. Мол: «Ты же так хорошо поёшь. Конечно, ты сын Лотти Коллинз». Когда «Нормания» стояла в порту на карантине из-за холеры, она была на борту. Мол, там у нее начались схватки. Мне столько всего нарассказывали, что я уже ничему не верю.

      – Коллинз? Да она просто чертовка! Как там она пела в самой известной песне?

      – Там поется так, сэр:

      A smart and stylish girl you see,

      Belle of good society;

      Not too strict, but rather free.

      I’m not extravagantly shy,

      And when a nice young man is nigh,

      For his heart I have a try…

      I’m not a timid flower of innocence,

      I’m one eternal big expense;

      But men say that I’m just immense!

      Tho’ free as air, I’m never rude

      I’m not too bad and not too good![2]

      Что-что, а песни я знаю.

      Густав проворчал что-то одобрительное.

      – Эпидемия-то в девяносто втором была, тогда тебе было бы сейчас всего семь лет. Не похоже на правду, хоть ты и тощий.

      – Да, но я не знаю, сколько мне точно лет.

      – На каком языке ты говорил, когда тебя нашли?

      – Немного по-итальянски, немного на идише, немного по-английски. На чем в гетто говорят.

      – Похоже, помотало тебя по гетто.

      – Похоже на то.

      – Посмотреть на тебя, так ты и впрямь можешь быть кем угодно. Не удивлюсь, если твой отец был еврей, мать – ирландка, а еще кто-нибудь – итальянец. Или наоборот, – и Густав рассмеялся.

      – И я не удивлюсь, сэр.

      – Ты что-нибудь знаешь о Германии?

      – Только из нескольких заголовков. Почти все немцы уже перебрались из гетто в районы получше. Знаю портовые города, откуда корабли с русскими приходят: Бремен и Гамбург. «Патриа» из Бремена сегодня на якорь встала в Южном порту. Завтра наверняка причалит.

      – А больше ничего?

      – Кайзера знаю, сэр. Прекрасный человек этот кайзер.

2

Прозаический перевод песен см. в Приложении.