Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата. Наталья Громова

нет… Стихи, вырезки все со мной, но наши вещи, старый дом, под тополем, оставлен. Как бы хотелось поджечь… Еду с Зощенко, Луговским, последний совсем болен. Гуляю с Митькой в Оренбурге. <…> Еду степью, безбрежной. Киргизы, верблюды. Пожелтевшие степи… Азия… Выехала из Москвы 14-го утром, был снег, слякоть, мерзли в шубе. Сейчас солнце, тепло. Проехали половину пути, торопиться не хочется, ждет мало радости. Как далеко от тебя и до фронта… Но так должно быть. Тяжело… Ждут, наверное, бараки, Союз писателей не позаботился… Обогнал нас поезд с Виртой и Афиногеновыми – им-то там будет хорошо. <…> Книги остались в шкафах, завалила их журналами, забила гвоздями. Все осталось в старом доме, как было. <…> Володя Луг<овской> совсем стал психопатом… Любовь Орлова, Эйзенштейн, Бурденко… Все могло бы быть забавным, если бы не было трудным. Ужасно, но надо заниматься бытом в Ташкенте, завидую вам, вы какие-то очищенные[101].

      Афиногеновы – это семья драматурга, жена Дженни и ее мать. А сам Афиногенов – человек странной судьбы: в свое время он был одним из руководителей РАППа, его пьесы ставили в пример М. Булгакову, потом – опала, одиночество, ожидание тюрьмы и гибели, и вдруг – внезапное прощение от высшего руководства. А 29 октября 1941 года на Старой площади возле здания ЦК он будет убит разрывом бомбы. “А его мать <… > будет эвакуирована в Ташкент и там станет нянчить моего сына, и у меня не хватит мужества сказать ей о гибели ее сына…”[102], – писала в своей книге Мария Белкина.

      Милый Толя. Еду уже девятые сутки. И каждый день пишу тебе и разбрасываю <…> по станциям письма к тебе. За окном тянется степь голая, бесприютная… Сыр-Дарья течет скудная, медленная… Долго смотрела на Волгу, казалось, переехала границу… М<ожет> б<ыть>, завтра будем в Ташкенте. Там уже Вирта и другие знатные. <…> Все мысли, все слова остались в Москве, в Ленинграде. Еду как мумия, из которой вынули душу и сердце… Далеко ты теперь от меня. Маша [103].

      Эта открытка была надписана рукою Татьяны Луговской: “Толя, целую тебя. Туся”. Рядом стояли две буквы – “В. Л.”! На большее Владимир Луговской не решался, он не представлял, как к нему отнесется старый друг.

      Поезд (продолжение) Фронт – эвакуация

      Моральное противостояние фронта и тыла, фронта и эвакуации, воюющих мужчин и тех тыловых крыс, которых, как считали фронтовики, они закрывают своими спинами, было так же остро в писательской среде, как и во всем советском обществе тех лет.

      Среди писателей были воюющие и те, кто лишь изредка появлялись в расположении войск, пописывали отчеты и статьи в газеты; были те, кто погибал на передовой и в блокадном Ленинграде, и те, кто навещал время от времени погибающий от голода и холода город. Потом были уравнены все. В письме к Марии Белкиной в Ташкент от 30 ноября 1941 года Тарасенков писал:

      Сообщи о друзьях, кто где? Маргарита уже с тобой? Крепко целуй ее. Где Пастернак, Асмус, Лапин, Хацревин? Ходит слух о гибели Долматовского. Правда ли это? Только

101

Копия письма в личном архиве автора.

102

Белкина. С. 440.

103

Копия письма в личном архиве автора.