Собрание сочинений. Том 3. 1961–1963. Аркадий и Борис Стругацкие

вы эту дрянь, – сказал он брезгливо.

      – Почему же дрянь? Цветочек.

      Тамтам гремел.

      – Сделайте хотя бы потише, – сказал Марк.

      Горбовский сделал потише.

      – Еще тише, пожалуйста.

      Горбовский сделал вид, что делает тише.

      – Вот так? – спросил он.

      – Не понимаю, почему я его до сих пор не испортил? – сказал Марк в пространство.

      Горбовский поспешно сделал совсем тихо и положил проигрыватель в нагрудный карман.

      Они шли мимо веселых разноцветных домиков, обсаженных сиренью, с одинаковыми решетчатыми конусами энергоприемников на крышах. Через тропинку, крадучись, прошла рыжая кошка. «Кис-кис-кис!» – обрадованно позвал Горбовский. Кошка опрометью бросилась в густую траву и оттуда поглядела дикими глазами. В знойном воздухе лениво гудели пчелы. Откуда-то доносился густой рыкающий храп.

      – Ну и деревня, – сказал Марк. – Столица. Спят до девяти…

      – Ну зачем вы так, Марк, – возразил Горбовский. – Я, например, нахожу, что здесь очень мило. Пчелки… Киска вон давеча пробежала… Что вам еще нужно? Хотите, я громче сделаю?

      – Не хочу, – сказал Марк. – Не люблю я таких ленивых поселков. В ленивых поселках живут ленивые люди.

      – Знаю я вас, знаю, – сказал Горбовский. – Вам бы все борьбу, чтобы никто ни с кем не соглашался, чтобы сверкали идеи, и драку бы неплохо, но это уже в идеале… Стойте, стойте! Тут что-то вроде крапивы. Красивая, и очень больно…

      Он присел перед пышным кустом с крупными чернополосыми листьями. Марк сказал с досадой:

      – Ну что вы тут расселись, Леонид Андреевич? Крапивы не видели?

      – Никогда в жизни не видел. Но я читал. И знаете, Марк, давайте я спишу вас с корабля… Вы как-то испортились, избаловались. Разучились радоваться простой жизни.

      – Я не знаю, что такое простая жизнь, – сказал Марк, – но все эти цветочки-крапивочки, все эти стежки-дорожки и разнообразные тропиночки – это, по-моему, Леонид Андреевич, только разлагает. В мире еще достаточно неустройства, рано еще перед всей этой буколикой ахать.

      – Неустройства – да, есть, – согласился Горбовский. – Только они ведь всегда были и всегда будут. Какая же это жизнь без неустройства? А в общем-то все очень хорошо. Вот слышите, поет кто-то… Невзирая ни на какие неустройства…

      Навстречу им по шоссе вынесся гигантский грузовой атомокар. На ящиках в кузове сидели здоровенные полуголые парни. Один из них, самозабвенно изогнувшись, бешено бил рукой по струнам банджо, и все дружно ревели:

      Мне нужна жена,

      Лучше или хуже,

      Лишь была бы женщиной,

      Женщиной без мужа…[2]

      Атомокар промчался мимо, и волна горячего воздуха на секунду пригнула траву. Горбовский сказал:

      – Вам это должно нравиться, Марк. В девять часов люди уже на ногах и работают. А песня вам понравилась?

      – Это тоже не то, – упрямо сказал Марк.

      Тропинка свернула в сторону, огибая огромный бетонированный

2

Ротерт Бёрнс. «Песня». Перевод С. Маршака.