Асимметрия. Антон Евтушенко

в сторону подёрнутой рябью реки. Костровой орудовал монтировкой так лихо, что над его заголённой спиной с ниткой иззубренных позвонков, поднимался пар в блёстках крупных бусин пота. Порядком закоченевший, я вздрогнул от вида разгорячённого работой мальчишки. Его кодекс одежды – обнажённый торс и алладины насыщенного фиолетового цвета с закатанными до колен штанинами – перенимал ещё один тинейджер. Он спасался от нулевой температуры жонглированием гигантским «кубиком» – диковинной геометрической конструкцией правильного куба с натянутыми как струнки диагоналями рёбер жёсткости. Не скажу, что подобный трюк давался легко жонглёру: фигура вбирала в себя объём примерно кубического метра, и при всей своей громоздкости, являла далеко не идеальный объект манипуляции. Должно быть, в этом и состояла мулька номера: доказать обратное. На грязном измызганном лице подростка читалось усердное старание, вкованное напряжением от выполняемых движений. Некая надсада, почти граничащая с драматичной остротой, трепетала и пульсировала в его остеклевших, озолочённых блеском костра глазах.

      Для зрелищности не хватало только праздничных фанфар и света софитов. В какой-то момент, словно по волшебству, появилось оба составляющих. Фанфары заменил этнический котлообразный барабан, обтянутый верёвками и кожей, а роль лампадария взял на себя сам артист, вернее, его гигантский куб, вспыхнувший от головешки, поднесённой костровым. Как по бикфордову шнуру, огонь стремительно распространился по рёбрам куба, озарив толпу карминно-красным коптящим пламенем. В воздухе повис горьковатый аромат палёной пакли и керосина.

      – Можно погреться у костра? – спросил я у одной из малолетних зрительниц и, получив одобрительный кивок головы, присел на свободный край тюфяка, сбросив рюкзак в хрустящий щебень.

      Мне щедро протянули насаженные на шпажку четыре шоколадно-коричневых с подпалинами бочонка.

      – Вкусно! – пояснила белобрысая девчонка с яркими алыми лентами в тугих косах.

      Я молча принял угощение. Язык мой отяжелел и набух, пересохшая гортань дико саднила, поэтому я благодарно улыбнулся и кивнул – точь-в-точь, как кивнули мне, разрешая разделить место у костра.

      Бочонки оказались полузабытым лакомством с таким же точно свойством названия. Понадобилось время, чтобы вытянуть из памяти правильное имя зефиринок из сахара и желатина, взбитого до состояния губки и закарамелизованного на огне. Всё-таки вспомнил: они назывались маршмеллоу – резиновые тянучки родом из детства. Не знаю, откуда пошло столь странное название, но, сугубо, по-моему, мнению, оно совершенно не подходило для кондитерского изделия. Мама как-то привезла из заграничной командировки несколько десятков бумажных фунтиков, она называла их незамысловато: конфетки-тянучки. Однажды я увидел подобное в американском фильме про бойскаутов, где герои жарили маленькие цилиндры на костре и обзывали тянучки новым непонятным словом. Теперь и я, словно