Танцы в нечётных дворах. Элен Витанова

Я принесла вам кофе.

      Мануэла, захлебываясь от смеха, прижав к себе Эльзу, проговорила:

      – Ох, ты себе не представляешь, она сбежала сюда… от мужа! О боже, я умру от смеха!

      Теперь смеялась и Элла, а Эльза, переведя дух, отошла от матери на шаг, и, все еще улыбаясь, взяла кофе с инкрустированного перламутром столика. Мануэла сказала:

      – Вот ты не знаешь, почему мы смеемся. Сюда по этой причине приехала бабушка, захватив с собой Эллу. Потом я, сбежав от твоего отца. Теперь ты…

      – Преемственность поколений – страшная штука, – Элла успокоилась быстрее, она, похоже, лучше всех умела держать себя в руках.

      – Расскажите мне про бабушку, – попросила Эльза.

      Сестры переглянулись, и Мануэла сказала:

      – Она была оперной певицей, у нее был свой особняк и четыре супруга. Не сразу, конечно, по очереди. Я супругов имею в виду. Потом она продала дом, купила эту квартиру и …уехала навсегда.

      – Уехала или умерла?

      – Уехала.

      Мануэла улыбнулась, и Эльза, несмотря на следы, оставленные временем на мамином лице, сразу же узнала эту улыбку. Она узнала бы ее из миллиона. Так мама улыбалась папе. Улыбка означала «я тебя люблю, но ты все равно ничего не поймешь», и еще излучала ни с чем не сравнимую способность радоваться жизни – при любых обстоятельствах. Но Эльзе этого было недостаточно, сейчас она хотела узнать правду. Правду, которую ей почему-то не хотели говорить.

      – Мам, как звали бабушку? Я этого не знаю.

      Сестры снова переглянулись. Ну что за тайны, черт возьми? Мануэла тихо сказала:

      – Илона. Илона Розенфельд. Это если по последнему мужу. Она долго носила эту фамилию.

      – У тебя вроде другая была фамилия. А если не по мужу, то как ее звали? В девичестве?

      – Илона Сильвестру.

      Мать опустила глаза. Эльза могла поклясться, что где-то слышала это имя, но где – не могла вспомнить.

      – Мне это ничего не говорит. И все же, она …умерла?

      – О, нет, – мама явно колебалась. – Она …далеко отсюда.

      – Хорошо, расскажешь в следующий раз. Мне пока достаточно мамы и тети.

      Поддавшись порыву, Эльза крепко обняла мать и медленно, тихо, боясь заплакать на каждом следующем слоге, сказала ей в ухо:

      – Хорошо, что ты есть. Что ты жива. Я очень тебя люблю. Очень-очень.

      И тут расплакалась Мануэла. Ничего не говорила, просто смотрела и роняла слезы. Потом слез стало слишком много, они полились по щекам, были похожи на капли дождя, и в каждой из них при свете лампы переливалась радуга.

      – Ты такая красивая, мам. У тебя даже слезы разноцветные!

      Мануэла улыбнулась, продолжая плакать. Эта улыбка сквозь слезы была похожа на слепой дождь. Никогда Эльза не видела ничего красивее. Мама держала ее за руки и плакала, и в этом было столько любви, что не приходило в голову попросить ее перестать. От смеха – к слезам, от слез – к смеху. Она осталась собой, осталась настоящей. Эльза смотрела на нее, как будто хотела навсегда запомнить, впечатать в память.