Пленэрус. Евгений Штиль

покраснел. Дурное – оно быстро распространяется. И радует людей, в отличие от премий. Всего-то пару песен засветил по неосторожности, но сметливый народ тут же пронюхал.

      – Значит, опять будем продаваться?

      – Опять и снова, Паш. Давно пора привыкнуть. Ты уже не в стране советов прозябаешь, кругом капитализм оголтелый.

      – Скорее уж – феодализм.

      – Не суть важно. Главное, вся страна – барахолка. Распродажа душ, нефти и тел – все поставлено на конвейер.

      – А мы чем торговать будем?

      – Умом, естественно. Между прочим, продать ум – не то же самое, что продать душу.

      – Ты думаешь?

      – Я знаю! Пойми, Паш, грустно – не продать душу, грустно продать ее дешево, – Ржавчик захохотал. – Шучу, конечно. В этих сделках, старик, как ни мудри, всегда проиграешь. В общем, забегай, ждем-с…

      ***

      «Обстоятельства граней» – так он это когда-то назвал. В каждой ситуации могли найтись свои друзья и недруги, свои открытия, свои соприкасающиеся грани. Судьба раскручивала барабан, и каждый день преподносил свой неожиданный лот. Получалось почти как в кубике Рубика – надо было лишь зорко вглядываться, стараясь и в новом непривычном состоянии ситуационно совпасть гранями с изменившимися обстоятельствами. Можно было страшиться неведомого, а можно было напротив – получать от этого удовольствие, относясь к происходящему как к нескончаемой игре. Плоскости разбивались на полосы и отдельные фрагменты, обыденное ставилось с ног на голову, привычное выворачивалось наизнанку. Вчерашние враги волею неведомого оказывались рядом, а верные союзники перемещались в окопы противника. Жизненный калейдоскоп без устали демонстрировал новые и новые узоры.

      Заканчивалась армия, подходил дембель, и все! Цепляться за ускользающее было бессмысленно – происходило роковое смещение граней. Бывший армейский побратим оказывался на другой стороне баррикад. Как и бывший друг, неожиданно разбогатевший на продаже водки и даже прикупивший по случаю пару магазинов с гончарным заводиком. Первый прекращал отвечать на звонки, второй и вовсе глядел, не узнавая, кривил губу и шевелил бровью – вроде как пытался припомнить и не припоминал. По всему выходило, что тот и другой предавали бывшую дружбу, бывшее соитие душ, хотя на самом деле никто никого не предавал. Всего-то и следовало принять как факт, что, провернувшись, грани в очередной раз разошлись. Как Россия с Николаем Вторым, как повзрослевший Малыш с толстяком Карлсоном. Глупо берегу обижаться на отчалившую лодку. Глупо и недальновидно.

      Тем не менее, в случае с женщинами правило граней срабатывало далеко не всегда. Лодочки, казалось бы, отчалившие от берега, все-таки оставались на зыбкой привязи, – чудо, которое Павел тоже принимал без каких-либо логичных объяснений. Мужская дружба, твердая и крепкая, легко давала трещины и осыпалась пепельным прахом, женщины – даже те, что уходили с надрывом, спустя какое-то время, вновь возвращались. Ну, то есть не совсем возвращались, однако перебрасывали какие-то зыбкие мосточки, протягивали