Перед грозой. Александр Сергеевич Харламов

дедуля! Нашел!– прокричал Колька, извиваясь всем телом, в крепких руках деда.– Ой, больно-то как!

      – Чего передал, а?– ехидно уточнил Федька, накручивая уже алое ухо внуку.

      – Передал, чтоб домой спешили. Мамка зовет!

      – А ты что, послушался али как?– мучил его дед.

      – Мы только собирались, а тут немцы из-за речки! Стрелять по нам, мы в кусты и утекать! Пока дошли, пока…

      – Я тебе покажу, как старших не слушать, гадость ты маленькая!– ухо все-таки вывернулось из крепкого дедова захвата, и Колька, что есть силы, рванул через плетень, огородами домой, зная, что строгий, но справедливый дед пока дойдет, следом уже утратит свой запал, считая наказание исполненным.

      – Стервец, да и только!– покивал головой укоризненно дед, вслед Николаю, пятки которого засверкали уже в районе тока.– Совсем распустился без отцовского пригляда, глядишь, и эта такая растет!– замахнулся он шутливо на Шурку, которая тут же юркнула за широкие бедра матери.– Бандит, ей богу бандит!

      Акулина вяло улыбнулась, вспомнив о муже, которого в марте проводила на фронт. Письма от него доходили редко, а сердце болело, ныло, истомленное в разлуке. И только она знала, как каждую ночь ревела в подушку, молясь на старые образа, спрятанные по углам от бдительного ока главы сельсовета, чтобы остался жив, пусть пораненный, хоть какой, лишь бы живой!

      «Резерв ставки…»

      3

      Март 1942

      Переполненная станция, на которой стоял их состав, встретила призывников надрывными гудками отправляющихся паровозов, шумом колесных пар и едким запахом сгоревшего угля. На каждом из путей толпились люди. Слышался незнакомый говор, толпились люди. Откуда-то с начала перрона зазвучал надрывный женский плач. Эвакуированные, военные, беженцы – все замерли в ожидании дальнейшей дороги. Кому на запад, кому на восток, а кому и в самое пекло войны, где не считаясь с потерями пытались остановить немца.

      Куцая телогрейка не грела. Петр поправил шапку и повернулся к жене, закутанную в теплую шаль и дедов тулуп, завистливо вздохнул, поглаживая ее по плечу. В этом году весна выдалась поздняя. К концу марта только стаял последний снег, оставив после себя расхлябанные, разбитые сотнями машин и телег дороги, сырой ветер, полосовавший лицо не хуже хлесткого кнута и постоянное ощущение сквозняка.

      – Ну, будет тебе, Акуля…– он попытался улыбнуться, ободрить, обнять, но все в этот момент выходило как-то неловко и фальшиво, словно между ними, мужем и женой, с момента получения повестки на фронт пролегла невидимая борозда, разделившая их жизнь пополам. Акулина улыбнулась, затопталась на месте, понимая его состояние, испытывая нечто похожее в душе.

      – Да, да…Ты береги себя там!– произнесла она, понимая, что говорит ерунду, что надо побежать, обнять, поцеловать, насладиться их встречей, ощущая, что она может быть последней, но что-то внутри нее, какая-то беспочвенная надежда останавливала.

      – Детей не балуй!– наказал Петр, посматривая на закрытый сигнал семафора.

      – Да