Опасный возраст. Соня Фрейм

перехлесты. Разговор оборачивался ссорой, а невинная реплика превращалась в хамство.

      – Ты ничего мне о себе не рассказываешь, – с заметной печалью сказала она.

      – Потому что у меня ничего не происходит.

      – Что же должно произойти, чтобы ты хоть что-то рассказал? Мне иногда кажется, что ты как чужой в своем доме. Вернее… хочешь быть чужим.

      Я глядел на ее усталое лицо: она выглядела моложе своих лет. Ей давали тридцать восемь навскидку. Но в чертах было много тяжести. Такое выражение образуется с возрастом от глубоких переживаний, и его уже невозможно спрятать за дежурной мимикой. Стоит только человеку остаться наедине с собой, как все сползает, как краска, и остается лишь одна грустная гримаса.

      Мне хотелось обнять ее и попросить прощения за мое безобразное поведение: скрытность, грубость, курение – и за то, что демонстративно отсекал ее от своей жизни. Но на такой шаг я не мог решиться. Истинная трусость – в таких вещах.

      – Спроси у меня все что хочешь.

      Не это надо было, конечно, сказать. Я словно оказывал какую-то милость.

      – У тебя есть девушка? – мигом спросила она.

      Я вытаращился, менее всего ожидая услышать такой вопрос.

      – Нет.

      – А нравится кто-нибудь? – с пристальным взором осведомилась она.

      – Нет!

      Она поскучнела. Принесли креветки с овощами и рисом. Все дымилось и вкусно пахло.

      Мы чокнулись. Она взяла белое вино, мне налили кока-колы по детскому тарифу.

      – За тебя.

      – И за тебя.

      Обед прошел в молчании. Я чувствовал подавленность. Отчего? От неумения выразить лучшие чувства? Что я за человек такой? Мне даже хотелось плакать. Но я давился этими креветками и думал, что сейчас выйду и пойду на ту заброшенную стройку.

      – Что будешь делать потом? – словно прочла она мои мысли.

      – Погуляю… А ты?

      – Я останусь тут.

      – Зачем?

      – В кино иду.

      – Одна?

      – Нет.

      – А с кем?

      – Ну… со знакомым, – с особым значением произнесла она, и у меня отлегло от сердца.

      Значит, появился какой-то ухажер. Это радовало. Личной жизни у нее не было, растила она меня одна, но когда кто-то появлялся, она зачем-то давала мне знать и называла их «знакомыми». Я искренне хотел, чтобы один такой знакомый взял ее замуж и она была бы так счастлива, что забыла бы про непутевого меня.

      Мы доели. Я как-то чинно поблагодарил ее за обед и оставил в ресторане допивать вино. На всякий случай спрятался за фикусом снаружи и ждал. Мне было важно увидеть, что ухажер и впрямь придет. Так и было. Зашел какой-то мужчина и подсел к ней. В руках у него был нелепый веник.

      «Каллы на похороны приносят, дебил», – почему-то желчно подумал я.

      Но дальше подсматривать не стал и побрел вниз.

      О ней больше думать не хотелось. Я просто надел наушники.

      This was never my world, You took the angel away —

      I killed myself to make

      Everybody pay[1].

      Это пел Мэрилин Мэнсон в такт моему сердцебиению.

      Я шел к выходу. Внезапно повеяло

1В этом мире никогда не было места для меня,Ты отнял моего ангела —И я убил себя, чтобы заставить вас всех заплатить.