Опасный возраст. Соня Фрейм

Давай втирай. А то потом как наждачка будут…

      Обилие витавших здесь ароматов полностью лишало способности сопротивляться.

      – Да скоро уже тепло будет, – хило противился я, и тогда она сама размазала крем по моей шершавой руке.

      Мы снова посмотрели друг на друга, и стало как-то странно. Она вдруг смутилась и закруглилась:

      – Ну, в общем… имей в виду.

      – Хорошо, – кивнул я. – Я рассчитаюсь?

      Меня подвели к кассе, и я заплатил за набор.

      «Минус десять твоей фантазии», – сказал себе я, получая в руки нарядный пакет с лавандовыми полями.

      Алина проводила меня до двери, а затем вдруг резко выпалила:

      – Если что, заходи… просто так.

      Я удивленно на нее посмотрел, она махнула мне и ушла к новому покупателю.

      «Забавно», – только и подумал я.

7

      Мама рассматривала набор с легкой растерянной улыбкой. Все выглядело очень красиво – они знали упаковочное дело в этом своем «Прованском саду». Алина наложила туда еще каких-то лепестков и прилепила их фирменную открытку с поздравлением, которую я коряво подписал.

      – «Марокканская роза»… – с интересом произнесла она.

      – Сказали, выгодно оттеняет зрелую красоту, – не удержался я от ремарки. – Ну… не знаю, просто подумал, женщины такое любят.

      – Замечательный подарок! – воодушевленно ответила она.

      Позже выяснилось, что отдушка ей не понравилась, но об этом она никогда не сказала. Я понял это по тому, что из набора мы использовали только мыло в виде розочки. Все остальное затерялось где-то на ванных полках…

      Мы сидели за столом, царила неловкая пауза. Несколько последних месяцев ожесточенной ругани вдруг сменились тишиной, в которой нам нечего было сказать друг другу. А день выдался солнечным, и снег грязными ручьями потек куда-то вниз…

      – Как дела в школе? – спросила она.

      – Нормально, – уклончиво ответил я.

      – Учеба? Справляешься?

      – Сойдет.

      Я, как всегда, был очень «разговорчивым». Но я не понимал, как можно просто сидеть и рассказывать обо всем. Мне сложно давалось говорить откровенно даже о таких повседневных вещах, как погода или школа. Этого я в себе не понимал и оттого молчал еще больше.

      – Ты ходишь на спорт какой-то?

      – Записался в секцию баскетбола. А как ты узнала?

      – Уже две недели подряд нахожу в корзине для белья твою спортивную форму, – снисходительно хмыкнула она. – Тоже мне загадка. Ну, спорт – это хорошо. Молодец.

      И мне хотелось иногда спросить ее: «А что ты думаешь о наших с тобой колючих отношениях? Ну, кроме того, что я – ходячая проблема, а все дети как дети?». Есть мысли, которые человек подпускает к себе только наедине с собой. И они самые важные. Но максимум, на что я был способен, так это спросить, что у нее на работе.

      И она рассказала бы мне долгую историю про какие-нибудь судебные тяжбы, которые ничего мне не сказали бы о ней. А задать вопрос напрямую я не мог.

      Иначе получился бы откровенный разговор.

      – Есть хочешь? – спросила она.

      – Нет