Агент «Никто». Евгений Толстых

боец с похмелья, кого в бой, кого в обоз, кого под суд и в расход… У нас строго с этим делом-то. Для сугреву можно, потому как без нее, окаянной, мы все здесь от хвори подохнем. Это сколько ж патронов немец сбережет! А для баловства – ни-ни! Не для того мы сюда в лес от жен и детей сбежали… Ну, давай, гость дорогой!

      – За победу! – с готовностью произнес Доронин.

      – За победу мы выпьем, когда победим. А пока за то, что живы!

      Михалыч опрокинул кружку, крякнул и захрустел огурцом. Петро и Ванятка не отстали от земляка, Доронин основательно пригубил, потянулся к хлебу, занюхал.

      – Ну, как там, на «большой земле»? Знают про нас, про наши беды?

      – Знают, верят, что скоро погоните врага со своей земли…

      – Ты нам лекцию, Леонид, не читай. Нас агитировать не надо. Да и мы не те, что без конца встают и хлопают, когда начальство, извиняюсь, пукнет. Ты скажи, откуда знают, кто говорит? Коли человек, побывавший в нашей шкуре, – одно дело; а коли верхолет какой, который и немца-то живого не видал, а сам весь в орденах ходит, – это уж другой поворот.

      – К чему это ты клонишь, Михалыч?

      – А так я, видать, не от большого ума, – вздохнул хозяин и потянулся к фляжке. – Да и не за тем мы здесь сидим. Ведь тебя послушать пришли, а получилось все по-русски: спросили, как жив-здоров, ответа не дождались и – про свои горести.

      – Так и мне интересно от вас узнать о тревогах партизан, чтобы на «большой земле» принимали меньше непродуманных решений.

      Михалыч потянулся к Доронину, чокнулся кружкой с сидевшими молча земляками и выпил. Над столом замелькали руки: кто доставал из банки тушенку, кто отрезал ломоть хлеба.

      – Тут у нас по весне приказ с «большой земли» пришел: дескать, чтобы ускорить победу над врагом, надо объявить ему «рельсовую войну».

      – Это как? – спросил, надкусывая луковицу, Доронин.

      – А так: нечего пускать под откос немецкие поезда, надо рвать рельсы. Мы-то поначалу не уразумели, спрашиваем командира: «А разве мы не рвем рельсы, когда на железку ходим?» А он говорит, дескать, теперь по-другому будет. Вот тебе, Михалыч, задание – за неделю разворотить взрывчаткой сто штук рельсов.

      И неважно, будут там на них в это время поезда или нет. Я-то в толк взять не могу: если немцы кого у железной дороги поймают, стреляют или вешают без разговоров. Ну, коли цена партизанской голове – фашистский эшелон с танками, тогда можно и на плаху. Мы для того и в лесу, чтоб головы класть, лишь бы врага меньше стало. А тут, мать твою, за метр железяки смертью платить? Да ее немцы через день отремонтируют. Мы, грешным делом, подумали, что это наше отрядное начальство чудит. А ребята из соседней бригады про то же рассказывают. Говорят, даже план по рельсам из Москвы спустили. Как в колхозе до войны. Чудно! Видать, кто это придумал, в мирной жизни любил рекорды ставить! Так что ж ты думаешь, под это, прости господи, мероприятие и взрывчатку самолетами забросили! Да что я тебе об этом толкую! Вот и думаю я… Да не только я один. Война без малого три года тянется, и конца края ей не видно, потому