Читай меня по губам. Давид Паташинский

вставая с постели,

      хочешь, я стану сам себе маем

      расцвету там, где листья все облетели.

      Подарю тебе рябины спелые гроздья,

      золотых лисичек в корзину тебе кину,

      а утром к нам пожалует одна гостья,

      и я запою, как положено арлекину.

      Стены ответят молчанием беспокойным,

      дождь вынет молнию из почерневших ножен

      и зарежет страну, которой уже не помним,

      пощадив людей, которых забыть не можем.

      «Когда мне душно, когда воздух исчезает…»

      Когда мне душно, когда воздух исчезает.

      Когда скучно тлеют последние фонари,

      я ищу опухшими, слезящимися глазами

      русские словари.

      Они бывают совершенно разными,

      английскими, идишами и фарси.

      Иногда даже заразными,

      как из тухлого озера караси.

      Они бывают необыкновенно вкусными,

      податливыми на откус.

      А бывают обиженными и грустными,

      темными, как тунгус.

      Я листаю их бережно,

      выписываю номера страниц,

      понимая, что их не заменишь на

      ярость сверкающую вечерних зарниц.

      Я не читаю ни одного словаря, я

      только с ними вполголоса говорю.

      Сами знаете, что некоторые доверяют

      русскому словарю.

      «Яблоку некуда падать…»

      Яблоку некуда падать,

      яблоко стоя заснуло,

      в яблоке том червячок

      в белой пушистой пижамке,

      в яблоке домик прекрасный,

      солнышко алое светит,

      некуда, некуда падать,

      стоя заснуло, устало.

      «И хворь твоя обречена на вырост…»

      И хворь твоя обречена на вырост,

      и на глазах упругая иваность,

      Россия плачет Волгой и Окой,

      ты кто такой?

      Зачем пришел, весь в шелковых лосинах,

      ты знаешь, почему послали все нах,

      а мы пошли, не ведая стыда,

      горит слюда

      под солнцем неумеренно пригожим

      остановись злопамятным прохожим,

      которых лет и волку не скажи,

      плывут моржи,

      но в животах ни деток, ни икорки,

      а на востоке в бешеном восторге

      один мужик другому угодил,

      наладил дил,

      и стало все – как в банке, как в Париже,

      на улицы отправились алеши,

      веселые, веселые они,

      горят огни

      но нас с тобой совсем не освещают,

      горят вовсю и родины не чуют,

      и новую не вырастить траву,

      живем в хлеву,

      и хворь твоя, что песней напевала,

      летела в дверь и оставалась белой,

      Россия плачет бедными детьми,

      а это мы.

      «Черника, губы, молоко…»

      Черника, губы, молоко,

      дышать легко бесплатный воздух,

      прости, что время далеко

      ушло, теряя эти звезды.

      Не страшно думать, что устал,

      страшнее доверять картинам.

      Мы