Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков. Сборник стихов

отведав незнакомых благ,

      То в страхе пребывала, то в надежде.

      Готовая мою покинуть плоть.

      «Она жила во мне, она была жива…»

      Она жила во мне, она была жива,

      Я в сердце жалкое впустил её – синьору.

      Увы, всё кончено. Где мне найти опору?

      Я мёртв, а ей дано бессмертье божества.

      Душе ограбленной утратить все права,

      Любви потерянной скитаться без призору,

      Дрожать от жалости плите надгробной впору,

      И некому их боль переложить в слова.

      Их безутешный плач извне услышать трудно,

      Он глубоко во мне, а я от горя глух,

      И впредь мне горевать, и впредь страдать от ран,

      Воистину мы – прах и сиротливый дух,

      Воистину – слепцы, а жажда безрассудна,

      Воистину мечты в себе таят обман.

      «Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз…»

      Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз

      Они лишь об одном предмете толковали:

      «Она корит себя за наши все печали,

      Она тревожится и думает о нас».

      Надежды этой луч и ныне не погас:

      Она внимает мне из поднебесной дали,

      С тех пор как дни её земные миновали,

      С тех пор как наступил её последний час.

      Счастливая душа! Небесное созданье!

      Чудесная краса, которой равных нет! —

      Она в свой прежний рай вернулась, где по праву

      Блаженство ей дано за все благодеянья!

      А здесь, в кругу живых, её безгрешный свет

      И жар моей любви ей даровали славу.

      «Я прежде склонен был во всем себя винить…»

      Я прежде склонен был во всем себя винить.

      А ныне был бы рад своей былой неволе

      И этой сладостной, и этой горькой боли,

      Которую сумел потайно сохранить,

      О Парки злобные! Вы оборвали нить

      Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли

      У золотой стрелы вы древко раскололи,

      А я для острия был счастлив грудь открыть.

      Когда она жила, мой дух отверг свободу,

      И радости, и жизнь, и сладостный покой —

      Всё это обрело и смысл и образ новый.

      Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,

      Я стоны предпочёл во имя той, одной,

      И гибельный удар, и вечные оковы.

      «Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом…»

      Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом? —

      Я следовал за ним всему наперекор.

      Где озаряющий мою дорогу взор,

      Две путевых звезды, подобные алмазам?

      Где благочестие, где знание и разум,

      Где сладостная речь и тихий разговор?

      Где чудо красоты, чей образ с давних пор

      Преследовал и влёк, и удалялся разом?

      Где ласковая сень высокого чела,

      Дарившая в жару дыхание прохлады

      И мысль высокую, и обаянье грёз?

      Где та, что за руку мою судьбу вела?

      Мир обездоленный лишён своей услады,

      И взор мой горестный, почти слепой от слёз.