Девочка. Сборник рассказов. Юрий Сбитнев

сидит жалкий, беззащитный человек, до ломоты в пальцах вцепившийся в руль подвесного лодочного мотора, а вокруг бесконечная тишина и приближающаяся ночь.

      И тот, что оберегал меня во мне и оберегает доныне – этим и жив, – холодно и жутко говорил о том, что произойдёт, если я всё-таки попытаюсь вырваться из внезапно настигнутого меня одиночества и попробую плыть в ночь к людям.

      Мне не был известен тогда простой закон тайги: идущий в ночь, остановись.

      Вопреки мучившим предчувствиям, тайному движению в густых паберегах и долгим крикам за рекою в тайге, я неожиданно для себя заснул, втиснувшись в носовой багажник лодки, завернувшись в оказавшийся там тулупчик.

      Спал крепко и проснулся от нестерпимой боли. Всё моё тело, скрюченное в малом пространстве багажника, нестерпимо ныло, и кости ныли так, что пришло жуткое: не заломил ли меня медведь.

      Потребовалось немало усилий, чтобы заставить себя двигаться, сопротивляясь боли, и вытесниться наружу.

      Утро было в полной силе, и я, выбравшись наконец из такого несовершенного, такого утлого укрытия, каким был дюралевый багажник, вдруг ощутил в себе ничем не ограниченную радость.

      Не слыша боли, я бегал по песчаной косе, приседал, нагибался, прыгал, взбрыкивая ногами, гоготал, хлестал себя ладонями по спине и смеялся.

      Ночь позади, я хорошо выспался, и в сердце не было одиночества.

      Рассудив, что лучше будет приносить к лодке по одному горбовику, чем переть их вместе, я ещё до солнца по оставленным нами затесям поднялся к ягодным местам.

      Брусники словно бы прибавилось. К удивлению моему, я не обнаруживал наших прежних сборов и брал, брал ягоду, почти не двигаясь с места. Первый горбовик заполнился быстро.

      Радуясь фарту, я легко вынес его к лодке, подумав, что при таком обилии ягод можно и багажник засыпать. Жаль только тратить время на дорогу к реке и обратно.

      Солнце всё ещё висело над самой таёжной кромкой, когда я снова поднимался к ягодникам. Всё мне тут было уже знакомо, и я шёл от затеси к затеси, почти не обращая на них внимания. Наши неглубокие меты на неживых деревьях – сушняках, словно бы отражали солнечные лучи и были видны издали.

      Никогда, ни до, ни после, не владела мною всеобъемлющая жажда собирательства. Я не был жадным ни до денег, ни до каких-либо других благ, страстный грибник, уносил из леса ровно столько, сколько мог донести, решительно прекращал даже самую удачную охоту. Но тут, среди благолепия спелых ягод, среди щедроты и красоты, мной овладела какая-то почти болезненная страсть: обязательно выбрать всё вокруг до ягодки.

      И снова я брал, и брал, и брал бруснику, не угадывая мест прежних поборов.

      Стали попадаться гурточки, на которых ягода была очень крупной и густо-тёмной. Я высыпал себе в рот пригоршню и зажмурился. Ягода была тёплой, а сок, чуть-чуть вяжущий, такой холодный, что зазнобило зубы, а нёбо словно подёрнуло морозцем.

      Отложив брало – хитроумно изготовленный совок, которым собирал ягоду, я надаивал её в ладонь и ел всласть.

      Густой,