Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Энн Бронте

за эту и все прочие счастливые встречи! Благодаря ему я был тотчас же избавлен и от всех церемоний, и от страха, и от скованности. В любовных отношениях нет лучшего посредника, чем веселый, простодушный ребенок, всегда готовый скрепить разделенные сердца неразрывными узами, перекинуть мост через враждебную пропасть условностей, растопить лед холодной сдержанности и сокрушить преграды наводящих ужас церемонности и спеси.

      – Так что, мистер Маркхем? – промолвила молодая мать, одарив меня приятной улыбкой.

      – Я хочу, чтобы вы взглянули на эту книгу и, если пожелаете, взяли прочесть ее на досуге. Я не прошу прощения за то, что вызвал вас из дома в столь восхитительный вечер, пусть и по не весьма значительному поводу.

      – Скажи, чтобы он зашел, маменька! – попросил Артур.

      – Не угодно ли зайти? – осведомилась леди.

      – О да! С удовольствием посмотрел бы, что изменилось у вас в саду.

      – И как приживаются саженцы вашей сестры благодаря моим заботам о них, – добавила она, открывая калитку.

      Прогуливаясь по саду, мы говорили о цветах, деревьях, о книге… а потом и о других вещах. Вечер был теплый и ласковый – под стать моей собеседнице. Постепенно я преисполнился душевного тепла и нежности, каких, кажется, не знавал никогда раньше, но продолжал избегать земных материй, и она не пыталась меня отвергнуть. Это продолжалось до тех пор, пока мы не поравнялись с кустом мускусной розы, который я подарил ей несколько недель назад от имени моей сестры. В этот миг она сорвала красивый полураспустившийся бутон и велела передать его Розе.

      – Не могу ли я оставить его себе? – спросил я.

      – Нет. Но вот другой – для вас.

      Вместо того чтобы мирно принять цветок, я сжал ее запястье и посмотрел на нее. Она не сразу отняла руку, и я уловил в ее глазах вспышку затрепетавшей чувственности, а на лице отблеск радостного возбуждения. «Час моей победы пробил», – подумал было я, но тут по ее лицу будто пробежала тень болезненного воспоминания, лоб омрачило облако душевных мук, на щеках и губах проступила мраморная бледность – видимо, это был момент внутренней борьбы; затем она вдруг с силой вырвала руку и отступила на шаг назад.

      – Скажу вам честно, мистер Маркхем, – проговорила она с каким-то отчаянным спокойствием, – я этого не потерплю. Мне приятно ваше общество, потому что я здесь совсем одна и беседовать с вами мне гораздо интереснее, чем с кем-либо еще. Но если вам не угодно видеть во мне друга – просто друга, такого, каким может быть мать или сестра, – то я вынуждена просить вас теперь же покинуть мой дом и отныне здесь не появляться. И впредь будем считать, что мы с вами незнакомы.

      – В таком случае… да, я готов быть вашим другом… братом… словом, кем вам угодно, лишь бы вы позволили видеть вас, как прежде. Но скажите, почему мне возбраняется быть для вас больше, чем другом?

      Она молчала в растерянности и замешательстве.

      – Это следствие какого-то опрометчивого обета?

      – Что-то в этом роде… Возможно, когда-нибудь я