Экстаз. Рю Мураками

как это возможно, чтобы у нее был такой голос. Я попытался спокойно разобраться в ситуации. Я обладал информацией, а эта женщина была наделена некой независимостью, способной отвергнуть любую форму взаимодействия, она никогда ничего не просила для себя самой. Я хочу сказать, что женщина, ожидающая результатов конкурса или сообщения о месте и часе свидания, никогда бы не выразилась так, как она. Ничего профессионального, ничего, что имело бы отношение к домашней сфере. Я пытался подобрать точное определение. Несомненно, существовало какое-то специальное слово для того, чтобы определить тон этого голоса. Слово это было здесь, невидимое, будто прячущееся за пустыми клетками кроссворда в ожидании, когда его разоблачат. Упадок? Как будто близко, но не то. Грусть, одиночество… Это слово заключало в себе все эти оттенки, но… Что же это? Холодок пробежал у меня по спине, когда я наконец нашел его.

      Отчаяние.

      Это не было отчаяние, явившееся результатом экономического краха или социальной неудачи. Этот голос оставил во мне то же смутное впечатление, что и встреча с бомжом, который подошел ко мне и заговорил об ухе Ван Гога.

      Мне удалось поговорить с этой женщиной уже в конце дня.

      – Да.

      Она не назвала своего имени, сняв трубку, и я тут же почувствовал капельку подозрительности и раздражения в ее голосе. Я вытер пот, который постоянно выступал у меня на ладонях.

      – Кто говорит?

      Я закрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь таким образом сохранить спокойствие. Я представился и сказал, что работаю на одну продюсерскую видеокомпанию.

      – Я недавно был в Нью-Йорке на съемках и там встретил одного человека, который дал мне этот номер.

      Я почувствовал, что женщина как-то напряглась при слове «Нью-Йорк».

      – Послушайте, я не совсем понимаю, что вы пытаетесь мне сказать.

      Если до этого в ее манере говорить слышалось некое достоинство, то теперь ее голос вдруг стал резким. Вероятно, я слишком нафантазировал себе, услышав голос в автоответчике. Через трубку мне отчетливо передавалось напряжение и раздражение моей собеседницы.

      – Я тоже не совсем понял, в чем дело. Этот человек почему-то заговорил со мной об ухе Ван Гога.

      Я взял трубку в левую руку, чтобы вытереть потную правую ладонь о брюки.

      – Ван Гога?

      – Да. «Знаешь, почему Ван Гог отрезал себе ухо?» – спросил он у меня.

      Женщина какое-то время молчала.

      – Вы встретили этого человека в холле отеля «Плаза»?

      Тон ее голоса изменился. Казалось, она что-то поняла.

      – Нет, вовсе нет.

      Мне хотелось рассказать ей, что я встретил его в задрипанном квартале алкоголиков Бауэри, что это был бомж и что я смутно запомнил его лицо, потому что у него была борода и длинные засаленные волосы, но я сдержался. По ее манере говорить, по той утонченности, которая слышалась в ее голосе, я почувствовал, что отель «Плаза» и бомжи Бауэри являлись для нее двумя совершенно