Носорог для Папы Римского. Лоуренс Норфолк

портингальцев. Минуты идут, болтовня прелатов затихает. Папа проявляет терпение, кардиналы пытаются ему подражать. Но их молчание – вынужденное, они чувствуют себя неловко. Кардиналы знают своего Папу и ничего не понимают – при обычных обстоятельствах он бы уже взорвался, поднял крик, поэтому они хоть и следуют его примеру, но изнывают от недоумения. Понтифик кажется таким безучастным, будто совсем их не замечает, просто смотрит вперед – на людскую мешанину, на крыши, на бесконечный купол неба, под которым, по мере того как процессия приближается к Борго, все слышнее раздается гудение труб.

      Барабаны бьют на виа Ректа, процессия уже миновала пьяцца Навона и башню Сангуинья. Посольство шествует по невысокой горе Джордано, и – уже как обычно – его приветствуют криками, а провожают молчанием. Музыканты и верховой эскорт, посол и его стража – как только выплывают те, кто топает им вослед, – исчезают, тают в жарком мареве. О них забывают в то же мгновение, и они в полнейшем молчании двигаются по канале ди Понте, на стенах которого отмечены уровни подъема воды, образуя причудливую цепочку. Посольство чувствует запах реки, видит площадь, ощущает за собой дыхание Зверя, укротившего город, заставившего его умолкнуть, и это молчание подталкивает их вперед, к Папе, к непогрешимо-белой точке на балконе, окруженной алыми мантиями кардиналов.

      На портики и лестницы пала чернильная тень, в которой Папа различает лишь слабое шевеление толпы: наверное, сюда уже ступили глашатаи, но ничего пока не видно. Площадь разверзлась, толпа расступилась, людская волна покатилась вперед, и вот блеснули под солнцем трубы, громче стал рокот барабанов. Появился всадник, за ним – шеренга за шеренгой – шествуют верховой и пеший эскорты. Кардиналы смотрят на Папу, пытаясь предугадать, как он поведет себя, переводят взгляды на площадь, потом снова на Папу. Барабанщики, трубачи, конные, пешие – посольство растянулось на всю длину площади, и конца ему не видно. Свет режет глаза, терпение иссякает. Папе хочется поторопить процессию. По улице движется что-то непонятное. Впереди идут люди в тюрбанах и ведут на цепях других животных, более мелких и подвижных, призванных подчеркнуть массивность и мощь Зверя. Тень рассеивается, понтифик чувствует устремленные на него взгляды кардиналов. Он уже не в состоянии сидеть спокойно, не может, не может, хочет, но не может. И вот, когда из темного коридора возникает Зверь, у Папы широко раскрываются глаза. Зверь, ослепленный солнцем, останавливается и поднимает голову к небу. Папа вскакивает, воздевает руки, словно собираясь захлопать в ладоши, но так и замирает – с воздетыми руками, с открытым ртом, с выпученными глазами, и мгновение это все длится и длится. Он будто в вакууме, а кардиналы – справа и слева – смотрят на него во все глаза. Зверь ждет. Но Папа неподвижен, застыв между восторгом и ужасом. Он видит себя со стороны – как он стоит, сделавшись объектом для насмешек. Идиот в белом облачении. Он не может решиться. Толпа молчит, выжидая. Время течет,