Носорог для Папы Римского. Лоуренс Норфолк

прикованное к постели существо, прислушивался к его хриплому прерывистому дыханию и думал: как странно, что вот он так близок к смерти – и все-таки жив. Настоятель не мог или не желал вставать, говорить, даже жевать. Но эта груда костей, обтянутая истончившейся, усыпанной старческими веснушками кожей, все еще была одушевленной, и Йорг мог чувствовать себя в относительной безопасности, поскольку никто, даже Герхард, не посмел бы захватить в монастыре власть, пока настоятель был в живых. О том, что случится потом, он не думал, да и не собирался волноваться по этому поводу. Потом все уже будет не важно. Если он к этому времени успеет подготовиться – или если братья будут готовы. Он снова вспомнил о святом Леонарде, о бескровной войне, пленниками на которой стали все монахи – даже Герхард, о послании Павла к коринфянам: «чтобы не найти у вас раздоров, зависти, гнева, ссор, клевет, ябед, гордости, беспорядков…» Они прошли почти через все, кроме, пожалуй, гордости и беспорядков, но Ханс-Юрген уже и о гордости ему каждодневно напоминает… Остались лишь беспорядки.

      Он писал:

      Но не надо во всем винить монахов. Они оказались без якоря, словно корабль в бурю, их завлекли ложные огни, а иных огней, во мраке своего невежества, они не ведают. И чтоб оставили они метания и нашли свой путь, им необходим поводырь.

      А их поводырю, подумал он, нужна карта. Промокнув написанное рукавом рясы, Йорг обернулся к ларю, достал из-за него свернутый лист пергамента и, придерживая локтями, развернул. Перед ним был результат долгого труда при свечах, которым он занимался раньше по завершении дневных служб, но теперь дневных не служили, и переход к этому труду для него знаменовался созерцанием того, как удаляется его невольный информатор, Сальвестро. На самом верху приор изобразил извилистую линию, а над ней старательно нарисовал некое подобие волн. Среди волн, напоминая пару когтистых лап, стремящихся уцепиться за берег материка, находились два острова, один из которых – Узедом. Чуть пониже шли леса, прорисованные уже намного лучше, церкви с маленькими заостренными колоколенками, горы, реки, города. За зиму Йорг заметно поднаторел в этом деле. Сверху вниз бежала толстая линия, огибая леса, уходя на восток, где она пересекала горы и становилась зигзагообразной. В месте, где сливались реки, чернела клякса – там перо запнулось, выдавая его нерешительность – тот путь выбрать или этот? – и пергамент впитал чернила, а затем, когда выбор стал ясен, линия сделалась тонкой, как лезвие бритвы, неукротимо продвигаясь к югу. Эта линия обозначала дорогу.

      В последующие недели все замерло в сумрачном ожидании. Зима начала скатывать свой подмокший покров с истерзанных морозом лужаек, земля становилась все мягче почвы, зимняя серость, отдираясь от небес, падала вниз дождем. С материка уже дули порывы теплого ветра, теряя над Ахтервассером почти все свое тепло, однако на Узедоме их все равно воспринимали как признаки наступающей, но еще далекой весны. Небо все никак не могло выбрать нужный оттенок голубизны, торопливо меняло цвета, время от времени возвращаясь к