Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России. Кирилл Кобрин

местом, где находился двор саксонского курфюрста Фридриха-Августа III. Оттого в Дрездене дворцы и великая курфюрстская коллекция живописи, а в Лейпциге – просвещенные бюргеры, книгоиздатели и книготорговцы – и, конечно же, профессора. Но перед тем как перейти к людям Лейпцига, прогуляемся по нему самому вслед за РП.

      РП очень нравятся городские сады. Подобного рода заведения были относительным новшеством в Европе, появившимся лет за сто до того. Прежде сады и парки при дворцах были закрыты для публики. Демократизация досуга стала одним из важнейших рычагов превращения европейского города в место, где средний человек не просто «жил» и «радовался жизни», он становился частью большого сообщества горожан, которое принципиально отличалось от прежних городских сообществ – цеховых, приходских и т. д. Город, в котором можно без особой цели просто так бродить по улицам, прогуливаться по парковым аллеям, заглядывать в книжные лавки – или кафе, это уже по склонности, – такой город мы называем «современным». Он и является сегодня образцом, хотя, конечно, очень многое поменялось и все больше и больше вместо городов модерного европейского типа появляются гигантские безразмерные конгломераты районов, никак между собой не связанных, жители которых уже не чувствуют себя «парижанами», «москвичами» или «чикагцами». Но это сейчас, двести с лишним лет после путешествия Карамзина и «Писем». Тогда же европейский тип модерного урбанизма только складывался и публичные городские парки и сады были важнейшим элементом процесса. Возможность наслаждаться идеальной гармонией Природы и Искусства, не выходя за городские ворота – вот что в глазах Карамзина и его современников было огромным достоинством – причем даже и нравоучительного свойства. РП посещает два публичных городских сада – «Рихтеров» и «Вендлеров». В первом милая девушка двенадцати лет[11] дарит ему букет цветов, во втором он набрел на памятник поэту и философу Христиану Фюрхтеготту Геллерту. Геллерт писал дидактические басни, сентиментальную прозу, моральные трактаты, духовные стихи и – конечно же – был лейпцигским профессором. РП с детства знаком с его сочинениями, так что вид этого памятника Геллерту, а потом и другого, в церкви неподалеку, вызывает у него целый поток славословий добродетели и добродетельной жизни, поток, который завершается почти детским восклицанием: «Нет, г. Мемель[12], я не пойду ужинать. Сяду под окном, буду читать Вейсееву “Элегию на смерть Геллерта”, Крамерову и Денисову оду; буду читать, чувствовать и – может быть, плакать. Нынешний вечер посвящу памяти добродетельного. Он здесь жил и учил добродетели!» Именно так: добродетель вместо ужина.

      Впрочем, несмотря на подлинность этих возвышенных чувств, они, конечно же, довольно условны – в том смысле, что «ужин», точнее, «идея ужина», материальные приятности лейпцигской жизни никуда не деваются. «Письма русского путешественника» адресованы публике,

11

Предвижу настороженность нынешнего читателя, когда он видит словосочетание «двенадцатилетняя девушка» в подобном контексте. Не будем забывать, что это конец XVIII века, а не начало XXI – и нравы были иные, и возрастная периодизация человеческих биографий да и продолжительность жизни как таковой.

12

Трактирщик, у которого РП остановился в Лейпциге.