Опоздавшие к лету (сборник). Андрей Лазарчук

Остренького…

      Весна началась порывами страшной силы ветра – ночью, тугими толчками, теплый и влажный, он ворвался в ущелье, расшвыривая остатки зимнего холода, распирая тесное пространство ущелья, страшно завывая в вантах моста, бросаясь на любые преграды, молодой, сильный, счастливый… К утру ветер стих, и поднявшееся солнце было уже весенним. Петер, вставший с сильной головной болью – в сочинениях «перчика» он и господин Мархель истребили немало растормаживающих воображение напитков, – не сразу понял, что именно произошло, потому что мир переменился и все вчерашнее стало именно вчерашним: такое уж действие оказывает весна на человеческие организмы, обманывая конечно. Дверь блиндажа была открыта настежь, и оттуда тек воздух, полный странных, забытых за год запахов, и Армант, сидя на своей койке, жадно ловил этот воздух и вглядывался в проем двери, и оттуда появились Камерон и Брунгильда в расстегнутых шинелях, без шапок.

      – Тает, ребята, тает!

      – Какая весна!

      – Скорей наружу!

      – Боже мой, какая весна! – И на Петера пахнуло кружащим голову теплом, и те двое повели, придерживая, Арманта, накинув на него шинель и косо надвинув на голову Петерову шапку – какая подвернулась под руку, скорее! – и сам Петер, натянув только штаны, голый по пояс, вышел и ослеп на миг не столько от света – и от света тоже, свет, голубой, белый, желтый, ослепительный и чистый, затоплял все на свете, – от света и от нахлынувшей горлом радости, первобытной радости простого бытия – и от желания жить, черт возьми, и он закричал что-то вроде: «О-го-го-го! Весна пришла!» – и подпрыгнул высоко, показывая кому-то там, в небе, крепко сжатый кулак. Потом схлынуло, вернулась головная боль – теперь это надолго, на весь день, не помогает от нее, проклятой, ничего, кроме пива, – а до пива километров триста, – ни шнапс, ни чай, ни аспирин. Ну да ладно – болит и болит. Спина тоже болит и чешется, а часто ты про нее вспоминаешь? Так и здесь – отвлечешься и забудешь.

      Снег уже отяжелел и, там, где был примят, притоптан, – чернел, много же грязи и сажи впитал он в себя за долгий свой срок… зима кажется такой опрятной… «опрятная» – не от слова ли «прятать»? Похоже. Вернувшись в блиндаж, Петер оделся, помог уложить Арманта, слабо улыбающегося и чуть порозовевшего, и отправился к господину Мархелю, потому что вчера так ничего и не решили окончательно, – господин Мархель был тертый калач, но, может быть, на «перчике» его удастся купить и втолкнуть в фильм что-то позволяющее сомнения относительно своей подлинности; все-таки что касается вкуса – тут господин Мархель был небезупречен.

      Уже текли ручьи, и о красное пятно Петер чуть не споткнулся – снег напитывался красным, проступающим изнутри, и красные струйки примешивались к воде ручья, растекаясь розовыми разводами, а саперы проходили мимо и не обращали внимания, пересекали это красное пятно, оставляя в нем свои следы, тут же наполняющиеся густой красной жидкостью; Петер оцепенело стоял, пока его не отодвинули – вежливо, подполковник все-таки: