Химера. Юрген Ангер

оценил отец, – и пикантно. Это Керуб вдохновил тебя подвести глаза синим?

      – А кто это – Керуб? – не понял Рене.

      – Тот приятель Гасси, Виллим де Монэ, с которым ты любезничал, – его прозвище Керуб. Так зовет его матушка Екатерина.

      – Отчего же?

      – Ей кажется забавным. Он де Монэ – Демон – вот и вышел у нее Керуб. Матушка обожает давать придворным прозвища.

      – А что с нашим Казиком? – вспомнил вдруг Рене.

      – Доктор накачал его опием, проспит теперь до завтра. Заложили карету, мы вот-вот едем. Ты готов?

      Рене взял со стула камер-юнкерские туфли с красными каблуками, поставил на пол и осторожно шагнул в одну, потом во вторую. Как та девочка из сказки, примерявшая хрустальные башмачки.

      – Надеюсь, хотя бы ты не рухнешь с этих каблуков на грешную землю, – вздохнул отец.

      – Вряд ли, папи. Такие каблуки разве что сделают меня ближе к богу.

      Отец вгляделся в него, словно заново узнавая, прищурил глаза, снял с подзеркальной полки банку с золотой пудрой, обмакнул в пудру пушистую кисть и несколькими точными, отработанными движениями словно окропил своего нового белого ангела:

      – Вот теперь – готово. Поехали же к твоей принцессе, мой мальчик.

      Принцесса София-Шарлотта ожидала свою новую игрушку, своего нового камер-юнкера. Она предвкушала уже явление демонического темноволосого красавца, брата знаменитого Гасси Левольда. Царский посланец, посетивший когда-то дом ее родителей, на несколько дней лишил принцессу покоя – бессонными ночами обсуждали они с Юлианой, как хорош молодой барон Казимир, и раскладывали многообещающие пасьянсы.

      В блестящем придворном оперении – он оказался совсем другим. Воздушным и белым, и золотым, словно мейсенская статуэтка.

      – Как куколка… – по-французски тишайшим шепотом выдохнула Юлиана.

      Он подошел, и Шарлотта разглядела, что перед ней – другой, неизвестный ей человек, и этот юноша был даже лучше двух молодых Левенвольдов, прежде ею виденных. Он двигался грациозно, словно маленькая кошка, и преклонил колено, как настоящий рыцарь, и поцеловал ее руку. И, не отнимая губ от ее руки, поднял на нее ангельские свои глаза – таких глаз принцесса не видела прежде ни у кого. Он говорил какие-то положенные правильные слова, но Шарлотта не различала даже, на каком языке он их говорит, по-немецки ли, по-французски?

      – А я думала – у всех Левольдов черные волосы, – проблеяла она невпопад. Золотой юноша отвечал, еще держа ее руку в своей, и Шарлотта чувствовала ладонью его тонкие горячие пальцы:

      – Они черные, – и добавил так тихо, что не услышала даже Юлиана, – вы потом увидите, выше высочество.

      И улыбнулся совершенно невинно. Толстая Юлиана тоже смотрела на него зачарованно, и читала мушки на его лице, и ответы выходили самые двусмысленные. Если барон Казимир ей то ли нравился, то ли нет – дело было под вопросом, вот этого, игрушечного,