Семь мужей Синеглазки. Сказка-быль. Марина Важова

портрете снизу надпись: хунвейбин.

      ***

      Это невозможно — никогда его больше не видеть. Она пробует на вкус это слово – никогда. Горькое, как салицилка, которую ей давали в больнице. Её тогда рвало от горечи, рвало горечью. Нет, не могу больше, – говорила она доктору, и ей отменили горькое лекарство.

      – Я тоже не могу. Не могу без тебя.

      Синеглазка будто слышит со стороны свои слова: не могу без тебя…

      Нет, совсем не то. Она ведь не рассказала ему про разбитую «Юность», мёртвые нарциссы, грязное слово на портрете. Уже тогда решила: раз так, она будет с ним.

      Он ничего не знает о том, как прошёл её день рождения. Про подарки, которых не было. Про взгляды и разговоры полушёпотом. Теперь есть они и есть она.

      И ещё есть он.

      Идёт рядом молча, сосредоточен на носках сапожек: правый, левый, правый, левый… И вдруг останавливается и весь – лицом, ладонями – тянется к ней.

      Нет, они не расстанутся. Но это риск. Ведь она несовершеннолетняя.

      – Фу, опять это слово. Не говори так больше, прошу.

      – Хорошо, не буду. Я отвечаю за всё. Что бы ни случилось, не бойся.

      ***

      Они идут в Пожарку. Посмотреть, как он живёт. Красное кирпичное здание с двумя большими воротами, внутри коридоры, пахнет сапогами и дымом.

      – Сначала в Ленинскую комнату, – взгляд загадочный, прячет улыбку.

      Это зачем ещё?

      Оказывается, у него такая работа – делать Ленинские комнаты. Одну сделает, за следующую примется. Зато не надо тушить пожары! Так и разъезжает по городу. Уже и график составлен: следующая Ленинская комната – на Проспекте.

      Он и в армии делал эти комнаты, даже в пустыне. Все на строевую подготовку, а он – за плакатные перья. Два года колесил по Югу, автомат в руках не держал, только перья и кисточки.

      Синеглазка рассматривает планшеты с натянутой бумагой, белой и гладкой, как крыло лебедя. На них уже всё готово: красные и чёрные заголовки написаны влёт скошенным пером. Напоминают иероглифы. Чёрное и красное – цвета пожара. Под ними – тонко, вязью, золотой орнамент. Искры огня.

      В окна бьёт закатное солнце. Встало распором в проём переулка и ведёт прицельный огонь. Слепит их, предупреждает: ещё шаг – и вы убиты.

      Они не смотрят друг на друга – это опасно. Зацепишься взглядом, всё приходит в движение: ноги, руки тянутся, как щупальца. Крепко хватают, не разорвать, не отлепиться.

      Здесь нельзя, это военный объект. Тем более, Ленинская комната. Осквернение святыни.

      – Пойдём в общежитие, там можно чаю попить.

      Улыбается и беззвучно целует воздух.

      Ве́ди

      Общага на втором этаже. Нужно пройти две комнаты и потом будет его. Правда, в ней четверо, но один в отпуске, а двое сейчас на пожаре. В том числе и Друг.

      У окна стол, по углам койки и тумбочки.

      Пока заваривается чай, садятся на его кровать и сразу начинают целоваться. Синеглазке неловко: вдруг кто зайдёт?

      Нет, их же видели.