Овод. Этель Лилиан Войнич

иностранцам». – Я готов отдать все на свете, чтобы поехать с вами! Только… я не уверен…

      Он запнулся.

      – Ты думаешь, мистер Бертон не разрешит тебе?

      – Он, конечно, будет недоволен, но помешать нам не сможет. Мне уже восемнадцать лет, и я могу поступать как хочу. К тому же Джеймс ведь мне только сводный брат, и я вовсе не обязан подчиняться ему. Он всегда недолюбливал мою мать.

      – Все же, если мистер Бертон будет против, я думаю, тебе лучше уступить. Твое положение в доме может ухудшиться, если…

      – Ухудшиться? Вряд ли! – горячо прервал его Артур. – Они всегда меня ненавидели и будут ненавидеть, что бы я ни делал. Да и как Джеймс может противиться, если я еду с вами, моим духовником?

      – Помни: он протестант! Во всяком случае, лучше написать ему. Посмотрим, что он ответит. Побольше терпения, сын мой. В наших поступках мы не должны руководствоваться тем, любят нас или ненавидят.

      Это внушение было сделано так мягко, что Артур только чуть покраснел, выслушав его.

      – Да, я знаю, – ответил он со вздохом. – Но ведь это так трудно!

      – Я очень жалел, что ты не мог зайти ко мне во вторник, – сказал Монтанелли, резко меняя тему разговора. – Был епископ из Ареццо, и мне хотелось, чтобы ты его повидал.

      – В тот день я обещал быть у одного студента. У него на квартире было собрание, и меня ждали.

      – Какое собрание?

      Артур несколько смутился.

      – Вернее… вернее, не собрание… – сказал он, запинаясь. – Из Генуи приехал один студент и произнес речь. Скорее это была лекция…

      – О чем?

      Артур замялся.

      – Padre, вы не будете спрашивать его фамилию? Я обещал…

      – Я ни о чем не буду спрашивать. Если ты обещал хранить тайну, говорить об этом не следует. Но, я думаю, ты мог бы довериться мне.

      – Конечно, padre. Он говорил… о нас и о нашем долге перед народом, о нашем… долге перед самими собой. И о том, чем мы можем помочь…

      – Помочь? Кому?

      – Contadini[5] и…

      – И?

      – Италии.

      Наступило долгое молчание.

      – Скажи мне, Артур, – серьезным тоном спросил Монтанелли, повернувшись к нему, – давно ты стал думать об этом?

      – С прошлой зимы.

      – Еще до смерти матери? И она ничего не знала?

      – Нет. Тогда это еще не захватило меня.

      – А теперь?

      Артур сорвал еще несколько колокольчиков наперстянки.

      – Вот как это случилось, padre, – начал он, опустив глаза. – Прошлой осенью я готовился к вступительным экзаменам и, помните, познакомился со многими студентами. Так вот, кое-кто из них стал говорить со мной обо всем этом… Давали читать книги. Но тогда мне было не до того. Меня тянуло домой, к матери. Она была так одинока там, в Ливорно! Ведь это не дом, а тюрьма. Чего стоит язычок Джули! Он один был способен убить ее. Потом зимой, когда мать тяжело заболела, я забыл и студентов и книги и, как вы знаете, совсем перестал бывать в Пизе. Если б меня волновали эти вопросы,

5

Крестьянам (итал.).